Я вскочил на ноги, стиснув кулаки.
– Да пусть меня лучше порежут на куски и отправят в ад, чем я позволю им запереть меня в Гавани! – яростно выпалил я. – Хоть на час! Хоть на минуту!
Сим побледнел, отшатнулся, вскинул руки ладонями вперед, словно защищаясь. Но голос его по-прежнему звучал твердо и ровно.
– Квоут, трижды тебе говорю: остановись!
Я остановился. Фела смотрела на меня расширенными, перепуганными глазами.
Симмон твердо продолжал:
– Квоут, трижды тебе говорю: сядь!
Я сел.
Фела, стоящая у Симмона за спиной, глядела на него с изумлением.
– Спасибо, – вежливо сказал Симмон, опуская руки. – Да, я с тобой согласен. Медика – не самое подходящее для тебя место. Переждать ты можешь и здесь.
– Мне тоже кажется, что так лучше, – сказал я.
– Даже если в медике все пройдет благополучно, – добавил Симмон, – я думаю, что ты будешь более обычного склонен высказывать свои мысли вслух.
Он криво улыбнулся.
– А тайны – это краеугольный камень цивилизации, и я знаю, что тебе известно больше, чем многим.
– По-моему, никаких тайн у меня нет, – заметил я.
Сим с Фелой одновременно разразились хохотом.
– Боюсь, что ты только что подтвердил слова Сима, – сказала Фела. – Мне известно, что у тебя их как минимум несколько.
– И мне тоже, – сказал Сим.
Я пожал плечами:
– Ты – мой пробный камень!
Потом улыбнулся Феле и достал кошелек.
Сим замотал головой:
– Нет-нет-нет! Я же тебе уже говорил. Увидеть ее голой – это худшее, что ты сейчас можешь сделать.
Глаза у Фелы слегка сузились.
– А в чем дело? – спросил я. – Ты что, боишься, что я повалю ее на пол и изнасилую?
Я расхохотался.
Сим посмотрел на меня.
– А что, нет?
– Нет, конечно! – ответил я.
Он оглянулся на Фелу, снова посмотрел на меня.
– А ты можешь объяснить почему? – с любопытством спросил он.
Я поразмыслил.
– Ну, потому что…
Я запнулся, потом покачал головой:
– Ну, просто… просто не могу. Я же знаю, что не могу съесть камень или пройти сквозь стену. Что-то вроде этого.
Я на секунду сосредоточился на этом, и у меня закружилась голова. Я прикрыл глаза рукой, стараясь не обращать внимания на непонятное головокружение.
– Пожалуйста, скажи, что я прав! – попросил я, внезапно испугавшись. – Камни ведь есть нельзя, верно?
– Да-да, ты прав! – поспешно сказала Фела. – Камни есть нельзя.
Я прекратил рыться у себя в голове в поисках ответа, и странное головокружение прекратилось.
Сим пристально смотрел на меня.
– Хотел бы я знать, что это означает! – сказал он.
– Кажется, я знаю… – негромко заметила Фела.
Я достал из кошелька костяной жребий.
– Я просто хотел поменяться, – объяснил я. – Но, может быть, ты все же не против, чтобы я увидел тебя голой?
Я встряхнул кошелек и посмотрел в глаза Феле.
– Сим говорит, что это плохо, но он совершенно ничего не смыслит в женщинах. Крыша у меня, быть может, приколочена не так прочно, как хотелось бы, но уж это я помню твердо!
Прошло четыре часа, прежде чем я наконец начал мало-помалу вспоминать о запретах, и еще два, прежде чем они восстановились полностью. Симмон провел весь этот день со мной. Он терпеливо, как священник, объяснял, что нет, мне нельзя пойти и купить нам бутылку бренда. Нет, не надо выходить и пинать собаку, которая гавкает на той стороне улицы. Нет, не надо ходить в Имре и искать Денну. Нет. Трижды нет.
К тому времени, как зашло солнце, я снова сделался самим собой – умеренно аморальным типом. Симмон долго и придирчиво меня допрашивал, потом отвел меня домой, к Анкеру, и заставил поклясться молоком моей матери, что до утра я никуда выходить не буду. Я поклялся.
Но нельзя сказать, чтобы со мной все было в порядке. Меня по-прежнему обуревали эмоции, жарко вспыхивающие по любому поводу. И хуже того: ко мне не просто вернулась память. Воспоминания сделались особенно яркими и совершенно неуправляемыми.
Пока я сидел у Симмона, все было не так плохо. Его присутствие меня отвлекало и развлекало. Но, оставшись один в своей крошечной мансарде у Анкера, я оказался во власти воспоминаний. Казалось, мой разум твердо решил вытащить на свет и как следует рассмотреть все самое острое и мучительное, что хранилось у меня в памяти.
Вы, наверно, думаете, будто хуже всего были воспоминания о том, как погибла моя труппа. Как я вернулся в лагерь и обнаружил, что все горит. Как неестественно выглядели в сумерках трупы моих родителей. Запах горелой парусины, крови и паленого волоса. Воспоминания об убийцах. О чандрианах. О человеке, который говорил со мной, непрерывно ухмыляясь. О Пепле.