Она склонила голову набок.
– Ах вот как? А откуда ты это знаешь, а?
– Ну, ты упоминала об этом, когда мы были в Требоне, – сказал я. – Я разузнал, что к чему. Вот это, – я указал на один сверток, – заваривают как чай: пероедка, яснотка, логатм…
Я указал на второй:
– А вот это надо всыпать в кипящую воду и дышать паром.
Денна переводила взгляд с одного свертка на другой.
– Я написал, как их принимать, на клочках бумаги, вложенных внутрь, – сказал я. – Голубой – это тот, который надо кипятить и дышать над паром. Голубой цвет означает воду, понимаешь?
Она подняла взгляд на меня:
– А чай разве не на воде заваривают?
Я растерянно поморгал, потом покраснел и начал было что-то говорить, но Денна расхохоталась и замотала головой.
– Да шучу я, шучу, – ласково сказала она. – Спасибо тебе большое. Это самый приятный подарок, который я получала за много-много дней.
Она подошла к комоду и бережно убрала матерчатые свертки в резную деревянную шкатулку.
– А ты, похоже, недурно устроилась! – сказал я, указывая на богато обставленную комнату.
Денна пожала плечами, равнодушно глядя на богатую обстановку.
– Это Келлин недурно устроился, – ответила она. – А я так, пребываю в его отраженном свете.
Я понимающе кивнул:
– Я-то думал, ты нашла себе покровителя!
– Ну что ты, это все неофициально. Мы с Келлином просто «гуляем вместе», как говорят в Модеге, и он учит меня игре на арфе.
Она кивнула в сторону инструмента, громоздившегося в углу.
– Может, покажешь, чему ты успела научиться? – попросил я.
Денна смущенно покачала головой. Волосы соскользнули у нее с плеч.
– Да у меня пока плохо получается…
– Ничего, – любезно сказал я, – я сдержу свои здоровые порывы и не стану шипеть и кусаться.
Денна рассмеялась.
– Ну ладно! Только чуть-чуть!
Она подошла к арфе, подтащила поближе высокий табурет и оперлась на него. Подняла руки к струнам, помедлила – и заиграла.
Мелодия была вариацией на тему «Барашка с бубенцом». Я улыбнулся.
Играла она неспешно, почти царственно. Очень многие думают, будто стремительность игры есть признак истинного виртуоза. Их можно понять. То, что делала в «Эолиане» Мари, было чудом. Но то, в каком темпе ты можешь перебирать струны, – лишь малая часть искусства. Главное – умение выдерживать паузу.
Это все равно что рассказывать анекдоты. Слова может запомнить кто угодно. И повторить их тоже. Но для того, чтобы люди смеялись от души, этого мало. И если рассказать анекдот быстрее, смешнее он от этого не станет. Тут, как и во многих делах, пауза лучше спешки.
Вот почему настоящих музыкантов так немного. Очень многие могут петь или пиликать на скрипке. А музыкальная шкатулка и подавно может сыграть одну и ту же песню сколько угодно раз без сучка без задоринки. Но знать ноты еще мало. Надо еще уметь сыграть их правильно. Беглость пальцев нарабатывается со временем и с практикой, а вот с чувством ритма надо родиться. Оно либо есть, либо нет.
У Денны с ритмом было все в порядке. Она играла медленно, но не было впечатления, будто она играет неуверенно. Мелодия тянулась, точно долгий поцелуй. Не то чтобы я тогда что-то знал о поцелуях. Но, видя, как она стоит, обнимая руками арфу, с сосредоточенно прикрытыми веками, слегка поджав губы, я чувствовал, что, когда придет мое время целоваться, мне хочется делать это столь же протяжно, старательно и неспешно.
И еще она была прекрасна. Думаю, неудивительно, что меня особенно тянет к женщинам, у которых музыка в крови. Но в тот день, когда она играла мне, я впервые увидел ее такой, какая она есть. Прежде меня все отвлекала то новая прическа, то покрой платья. Но теперь, когда она заиграла, все это исчезло из виду.
Что-то я заговариваюсь… Довольно будет сказать, что играла она впечатляюще, хотя заметно было, что она только учится. Несколько раз она брала неверную ноту, но не морщилась и не вздрагивала, как бывает с новичками. Как говорится, ювелир узнает алмаз и без огранки. Вот так и я. А она была алмазом. Ну, вот так.
– Я смотрю, ты далеко ушла от «Белочки на крыше», – негромко заметил я, когда отзвучали финальные ноты.
Она только плечами пожала, не глядя мне в глаза.
– Да мне тут и делать почти нечего, остается только заниматься, – сказала она. – Келлин говорит, что я не лишена дарования.
– И давно ты занимаешься? – спросил я.
– Оборота три… – Она призадумалась, потом кивнула: – Чуть меньше трех оборотов.
– Матерь Божья! – сказал я, покачав головой. – Никому не рассказывай, как быстро ты научилась играть. Прочие музыканты тебя возненавидят.
– У меня пока еще пальцы не разработались, – сказала она, глядя на свои руки. – Я не могу заниматься столько, сколько хочется.