Могущественные эмиры уже давно знали об этом и вели по этому поводу разговоры. В конце концов пришли к тому, что пошлют в Фушандж к афганцам [племени] тарин{665} Мустафу-бека, дабы помешать тому войску идти той дорогой. Мустафа-бек с теми людьми перекрыл [дорогу] через перевал. Решили [также], что [великий] малик пошлет [сего] раба с пятьюстами конниками из Систана, [к ним] присоединится Шахсавар-бек, двоюродный брат Исма’ил-хана{666}, тоже с пятьюстами конниками-кызылбашами и еще пятьсот конников-кызылбашей, проживающих в Кандахаре, и они выступят по дороге на Абдали{667} навстречу чагатайским эмирам. Сам [великий малик], отослав войско в крепость Панджвайи, направится следом за воинами с не имеющими себе равных, стремящимися в битву молодцами и сразится с чагатайскими эмирами там, где это будет возможно и обусловлено.
Через несколько дней после отправки Мустафы-бека попутчики [сего] раба и Шахсавар-бек были готовы [к походу]. Все было подготовлено для сражения, когда нежданно из августейшей ставки прибыл гонец. Он привез шахский приказ о том, что, «если крепость [уже] покорена, мы передали бы ее представителям властелина [Индии]. Если же идет сражение и подул ветер победы [в нашу сторону], мы прекратили бы сражение и вернулись назад»{668}.
В тот же миг данный приказ, словно круговращение /411/ небес, разбросал то сборище в разные стороны. Триста всадников были посланы на поиски Мустафы-бека. Откочевав лагерем, мы разбили палатки на один-два дня на берегу р. Аргандаб, когда [к нам] присоединился Мустафа-бек. [После того] мы держали путь в Систан и Фарах. Шахбек-хан был спасен. Чагатайские эмиры, вступив в Кандахар, напустили на себя важность, каждый из них определил для себя знак отличия. Шахбек-хан вознамерился идти на Кабул, Сардар-хан{669} обосновался в арке Кандахарской крепости. Мирза Гази водрузил в Ходжа-йи Миср знамя полновластия.
После того события верховный малик поселился в Систане. [Сей] раб вот уже пять лет как испытывал желание совершить паломничество в Мекку и Медину, [однако] был лишен этого счастья из-за дружбы и расположения к верховному малику. В то время сильное желание [отправиться в хаджж] лишило меня самообладания. [Сей раб] подготовил все необходимое для путешествия. Несмотря на пять лет отсрочки, верховный малик все еще не соглашался на отъезд [сего] раба. В следующий раз он дал разрешение. Дело было в том, что сам [верховный малик] тоже испытывал такое желание. Было назначено время для того счастья, и [сей раб] удостоился этого подарка. Поездка состоялась в 1017/1608-09 году, соответствующем году Обезьяны{670}. Поскольку события этого путешествия в Хиджаз подробно описаны в [нашем] сочинении «Тухфат ал-харамайн»{671} и, кроме того, вкратце о них будет рассказано в моем жизнеописании, поэтому я не буду утомлять читателя «Хроники» подробностями. Короче говоря, по возвращении из паломничества [сей раб] удостоился счастья встречи с верховным маликом.
После победы над областями Ширвана{672} луч шахских милостей засиял над жителями [Персидского] Ирака, осветил просторы Исфахана. Оттуда [шах] прибыл почтить озаренный святостью Мешхед и гробницу победителя, восьмого имама [Ризы]{673}. Верховный малик, получив сие известие, выехал на служение светлейшему [шаху]. Вопреки наговорам клеветников, очернителей и хулителей, которые обвиняли в то время верховного малика в оказании помощи и услуг чагатайцам, а также в поддержке Шахбек-хана, он более прежнего удостоился милостей [шаха]. Высочайший /412/ наместник изволил спросить о делах [сего] раба. До августейшего слуха дошла весть о поездке [сего раба] в Ка’бу. Верховный малик, который держал в своем лучезарном сердце большую обиду на [сего] раба, так как за всю жизнь мы не делали ничего, не достигнув взаимного согласия, поездка же в Хиджаз была предпринята без его согласия, сказал [сему рабу]: «Раз высочайший наместник спросил о вас, то после возвращения из великой Мекки [вам] надо съездить на поклон к светлейшему [шаху]».