Да не заменит всевышний Господь путь душевного спокойствия, путь отъединения от людей, беседой со сторонниками традиций и обычаев и да окажет Он помощь [своим] щедрым сердцем!
В предании говорится, как некий человек увидел сидевшего в одиночестве мудреца. Он подошел к нему и спросил: «Почему ты сидишь один?» — «Я стал одиноким только теперь, когда ты заговорил», — ответил тот.
Такого рода примеров я знаю много, но применяю их к месту: у меня ведь не [продажа] шелка, а ювелирная лавка. Отказавшись от затягивания рассказа, прибегать к пространным словам было бы движением назад. Потому вернемся к нашей теме.
Хотя на данном базаре, где товар мастерства из-за отсутствия спроса прикрыт покрывалом таинственности, написанное о религиозной и житейской мудрости не читают, не говоря уже о событиях исторических, в особенности о событиях, [происходивших] в Систане, о самих систанцах, об обстоятельствах такого страдальца, как я. Кто станет [обо всем этом] читать? Когда друзья найдут время прочесть /452/ эти известия? Враги же открывают глаза с [попавшей] в них соринкой только ради [выискывания] недостатков. Однако что поделаешь? Беспокойная душа, частица [моего] нутра, гонит [меня] волной огорчений к берегам исписанных страниц.
Это не изложение событий, а черновик «Масибат-наме» («Повествования о [пережитых] страданиях»), потраченной напрасно жизни. Я скорблю о каждом из рожденных на Божий свет и несправедливо погибшем. Аллах преславный, что это за возмездие? Годы [моей] жизни подошли к пятидесяти. За это время я не проявил [себя] в делах веры, не покрыл румянцем лицо очевидца мира румянами лицемерия, что в обычае женщин, причесывающих и наряжающих невест. С того времени, как я оказался в колыбели воспитания сего мира, вместо материнского грудного молока получаю кровавый поток горя. Что знает человек в это время? Я знал лишь, что мир — это море, а колыбель — это корабль! Движения, которыми раскачивают колыбель ради успокоения ребенка, — это движения флотилии и волн событий. Дитя природы, несмотря на [свой] детский характер, из-за нравов эпохи забыло о [своей] колыбели и о сладости молока. После определенного времени, [в течение] которого дитя было букетом цветов в руках отца и плодом в объятиях матери, оно познало вкус сладкой и соленой воды и хлеба судьбы. Пришли в движение ноги исканий. Я странствовал по востоку и западу. Страждущую душу посещали сомнения. Всякий раз бегал и играл с беспризорными детьми. Когда ведущий счет мгновениям довел счет жизни до слова «четвертый», до четвертой строки и четвертого листа
{820}, отец, жаждавший [испить] воды воспитания, взял меня за руку и отвел в начальную школу постижения разума. Он вызвал мавлана ‘Абд ал-Му’мина Сулхи, отец и дед которого были адибами, секретарями и счетоводами моего деда и моего отца, и вручил меня ему. Господин устад взялся за мое воспитание и поручился [за меня]. В начальной школе я стал учиться вместе с группой своих сверстников и родственников. Среди них был цветок из сада маликов Малик ‘Ала’ ад-Дин сын Малика Абу Исхака, благодаря дружбе с которым я полюбил школу. Обучение и занятия в школе шли успешно. [Благодаря] строгости отца и стараниям устада я выучился азбуке, преуспел в чтении Корана, стал отличать белое от черного, [научился] /453/ держать калам кончиками пальцев. Внешне я заучивал наизусть трактаты, решал задачи, однако в действительности память моя ослабла, я стал забывчивым. Помнить о внешних обстоятельствах и забывать о скрытых знаниях — это уже другой закон шариата и другой путь изложения обстоятельств дела. Среди споров, обучения и приобретения знаний, впитывания [содержания] бесед блаженная сень отцовского воспитания сошла с чела счастья{821}. Случилось это в полдень в четверг 9-го числа священного месяца зу-л-хиджжа 989/ 4 января 1582 г. (соответствует году Змеи [тюрко-монгольского календаря]){822}. На сердце открылись врата печали и тоски, в душу закралось беспокойство. Базар трагических событий оживился. Настал черед бойкой торговли не имеющими спроса товарами. У торговцев товаром «распри» товар перестал иметь спрос. Отчаяние сменилось надеждой. Взошла звезда недружелюбия. Каждое утро я читал в дневнике о преуспеянии своих дел и каждый вечер находил написанный на скрижалях моих обстоятельств начальный бейт газели о печали. Не было начала ни утру безнадежности, ни конца вечеру смущения. Братья — [это те, кто] отменяет сострадание к сыновьям Йа’куба{823}; помощники — те, кто лишает надежды на помощь и заставляет испытать несчастье; лекарство — это обреченность на скитания по стране страданий. Исцеление — это изгнание из лечебницы желаний. Печаль — это машатэ, [причесывающая] волосы на висках сердца. Страдание — это то, что вышивает ковер и украшает [им] место собраний. Бессилие — заместитель мощи врагов, слабость — помощник руки благодеяний, результат неведения, следствие незавершенности, отъединенности от общества, предмет зависти судьбы; вместо налаженности — скитание, пословица об изменчивости судьбы — наставник способности мыслить; меланхолия — это то, что сводит с ума и питает мозг; это черная желчь обливающегося кровью сердца, бальзам от усталости, колкости прихотливых тиранов; [средство], способствующее заживлению ран, рассыпание алмазов неразумными противниками; взамен радости — скитание по стране потерявших присутствие духа; мечта о запретном — это извлечение черной точки из пораженного сердца. Небо [жаждет] отмщения, земля выражает недовольство взращиванием скорби; нарцисс, наблюдая мою тоску, сожалеет об утраченном; лилия в описании моего состояния удовлетворилась молчанием и немотой; это — весна, обновляющая цветник внутренней печали; /454/ это — листопад и осыпание плодов с дерева от всевозможных мерзостей{824}; это — восход утра через световое окно в темной келье уединения; это — пламя огня, сжигающее надежду; это — вечер в жилище и месте покоя; это — рассыпанные локоны свидетеля превратностей судьбы; это — утешение беспокойного сердца; это — погружение в пучину бесплодных мечтаний; это — воображение покоя в пасти дракона и в когтях леопарда; это — мечта об отдыхе на морском дне и в пасти крокодила; это — праздничное сборище; это — собрание в доме, где еще носят траур; это — собрание радости и увеселения, опочивальня бед и несчастий. Несмотря на все причины, частью которых являются приведенные изречения, у меня было постоянное желание достичь совершенства. Лишенные жизненной силы капельки росы моего бытия без формирования жемчужины{825}, похваляясь на троне нравственного величия [своей] исключительностью, обрели степень бесполезности (?).