Пока по улице проходили жертвенные животные, Лабиен и Минуций, прижатые толпой к постаменту бронзовой всадницы, невольно прислушивались к разговору стоявших рядом граждан.
— Пора, наконец, децемвирам обратиться к Сивиллиным книгам, — говорил окружавшим его собеседникам тучный старик-патриций, по самые уши завернутый в широкую белоснежную тогу. — Пусть они объяснят нам, в чем провинились римляне перед богами-небожителями и как им искупить свои прегрешения. Если потребуются человеческие жертвоприношения, то я первый отдам лучшего из своих рабов для святого дела…
— Давно уже в Риме только тем и занимаются, что утомляют богов жертвами, — сердито возражал ему человек, облаченный, несмотря на праздник, в темно-серую тогу, означавшую траур. — Второго сына потерял я в Галлии[170], и все по милости олигархов, бездарных и ничтожных полководцев. Пусть будет Марий, «новый человек», или даже пусть последний из пролетариев будет начальствовать над легионами, только бы это был муж опытный, деятельный, не теряющий головы в опасности, а не какой-нибудь мозгляк, ничтожный человечишко, изнеженный щеголь, который может лишь напоказ выставлять маски своих прославленных предков…
— Верно сказано, Геллий!.. К Эрэбу бездарную и трусливую знать!.. — поддержали говорившего сразу несколько голосов из толпы.
— Ну, когда-то и приснопамятный Гай Фламиний[171], победитель инсубров[172], обожаемый простым людом и считавшийся наилучшим полководцем, в конце концов погубил и свое войско, и самого себя, встретившись с Ганнибалом, — надменно и презрительно заявил молодой человек с холеной бородкой и завитыми волосами.
— А знаешь, почему Фламиний потерпел поражение? — обратился к нему толстяк патриций. — Как раз потому, что, отправляясь на войну, не справил Латинских празднеств, не принес Юпитеру жертву на Альбанской горе[173] и не дал положенных обетов на Капитолии…
— Хвала бессмертным богам, Марий не таков! — воскликнул гражданин в трауре. — Уж он-то, поверьте мне, чтит обычай и не упускает случая, чтобы посоветоваться с авгуром или гаруспиком. Он не вступит в сражение, не свершив ауспиций.
— Да не о Марии веду я речь, — с досадой человека, которого никак не могут понять, продолжал патриций. — Я говорю о том, что надо бы прежде всего искупить преступление Сервилия Цепиона. Такое святотатство сопоставимо разве что с прелюбодеянием весталок. Вот потому-то я и напомнил вам, что пора заглянуть в Сивиллины книги…
— Прощай тогда бедняга Цепион — децемвиры велят его живьем закопать на Бычьем рынке, — послышался из толпы чей-то насмешливый голос.
— А не проще ли во искупление этого греха вернуть тектосагам похищенные у них Цепионом пятнадцать тысяч талантов? — спросил еще кто-то.
Окружающие зашумели:
— Да, пятнадцать тысяч талантов!..
— Какие деньги, клянусь Кастором!..
— Это же триста девяносто три миллиона сестерциев!..
— В два раза больше, чем внес в казну Эмилий Павел после победы над Македонией!..
— Ну, насчет денег тектосагов ничего сказать не могу, — заявил Луцерий Пурпуреон. — Тектосаги-то, слышно, опять восстали против нас во главе с Копиллом[174]. Если теперь вернуть серебро галлам, то это, пожалуй, их больше укрепит, чем союз с кимврами. Всем известно, что деньги — это нерв войны…
— А слышали вы о чуде, которое недавно произошло в Вольсиниях? — снова вмешался в разговор молодой человек с бородкой.
— Что там случилось?
— Вода в озере внезапно окрасилась кровью.
— О! — воскликнул Луцерий Пурпуреон. — Это одно из самых зловещих предзнаменований!
— Такие знамения предвещают войну, — поддержал патриция человек в траурной тоге.
— А в Теане Сидицинском, если вы помните, два месяца назад шел каменный дождь, — сказал кто-то в толпе.
— Верно, совершенно точно, — пробормотал с суеверным страхом Луцерий Пурпуреон. — И какое совпадение! — продолжал он. — Ведь всем известно, что перед самым вторжением Ганнибала шел каменный дождь в Пицене.
— О, тогда много было всяких недобрых знамений, — с видом знатока сказал молодой человек. — Сначала в храм Надежды, что на Овощном рынке, ударила молния, а позднее в храм Юноны на Капитолии влетел ворон и сел как раз на ложе богини…
Разговор был прерван шумом, вызванным появлением на улице очередного отряда трубачей, игравших знакомый всем триумфальный марш.
170
171
172
173
174