— Если ты не против, — сказал Клодий, обратившись к Волкацию, — я поупражняюсь с ней по-гречески.
— О, сколько угодно!
И Клодий заговорил с девушкой, нещадно коверкая каждое греческое слово.
— Твоя мать была галаткой? — спросил публикан, бесцеремонным взглядом ощупывая всю ее фигуру.
— Да, господин, — коротко ответила Ювентина, тоже переходя на греческий язык.
— Ты умеешь читать, писать?
— Могу читать, но писать не пробовала… разве что палочкой на песке.
— Но ты девушка способная. Если умеешь читать, то и писать научишься. Главное, ты свободно говоришь на латыни и греческом. Это как раз то, что мне нужно.
Девушка взглянула на публикана с беспокойством.
— Ты… собираешься купить меня? — с запинкой спросила она.
— А что тебя смущает? Разве я хуже твоего плешивого господина? Или ты его так любишь, что тебе не хочется с ним расставаться?
Ювентина потупилась.
— Я слышала, что жена твоя очень дурно обращается с рабынями, — произнесла она сквозь зубы.
— Откуда тебе это известно? — нахмурился Клодий.
— Мне рассказала об этом одна из служанок твоей жены. Я случайно познакомилась с ней в Паллацинских банях и обратила внимание на то, что грудь девушки исколота булавками — это твоя жена истязала ее за ничтожную провинность. Девушка также рассказывала, что госпожа то и дело приказывает сечь рабынь розгами и даже подвешивать на ночь к кресту…
— Меня это не касается, — прервал публикан Ювентину. — Я давно уже не вмешиваюсь в дела своей жены, а ее не интересуют мои. Можешь быть спокойна, жена и знать о тебе ничего не будет. Я отправлю тебя в Сицилию. Не пожалеешь. Там прекрасный климат, море. Тепло даже зимой. Не то, что в Риме с его наводнениями и лихорадкой…
— Ну, что? — спросил Волкаций, прервав свой разговор с Сильваном и поворачиваясь к Клодию. — Как ты ее находишь?
— Ты прав, она почти настоящая гречанка.
— Что за грудь! Что за ножки! — со вздохом сказал Сильван, не спуская с девушки пожирающего взгляда.
Волкаций жестом руки разрешил Ювентине удалиться, и та поспешила к дверям триклиния.
Клодий проводил ее стройную фигуру глазами коршуна, упустившего добычу.
— Бедный Клодий, — язвительно произнес Сильван. — Эта девчонка, кажется, лишила тебя покоя. А ты попроси хозяина — он уступит ее тебе на нынешнюю ночь, — подмигнул он Волкацию.
Но тот строго его осек:
— Не говори лишнего, Сильван. Сам-то ты прекрасно знаешь, что Ювентина у меня на особом счету — и ни тебе, сколько бы ты ни клянчил, ни кому-либо другому я ее не отдам… Эта девушка очень тонкая штучка, — продолжал он, обращаясь к Клодию. — С виду она скромна и послушна, но вполне способна закатить скандал, подобный тому, каким ославила в прошлом году прежнего хозяина…
— Это верно, — подтвердил Сильван, отхлебывая вино из своего кубка. — Ланиста Аврелий готов был растерзать ее на части…
— А в чем собственно дело? — с интересом спросил Клодий.
— Видишь ли, Ювентина с самого рождения росла в его деревне, — начал рассказывать Волкаций. — У Аврелия есть небольшая вилла близ Альбанского озера. Говорят, доход от нее ничтожный. Аврелий туда редко наведывается да и то лишь для того, чтобы подросших молодых рабов брать с собой в Рим — обучать гладиаторскому искусству. О, теперь его школа на Квиринале лучше любой другой во всей Италии!.. И вот как-то в один из своих приездов в имение, увидев Ювентину в полном цвету, Аврелий рассудил, что зрелой девице нечего пропадать в деревне, и привез ее в город. Надо сказать, он не только своих рабов, но и рабынь держит, как говорится, в гончей форме, используя их в виде наград своим ученикам, отличившимся на арене. Для Ювентины он тоже решил не делать исключения, хотя на таких красотках, как она, умные люди делают немалые деньги. И вот он приказывает девушке идти в школу с тем, чтобы та отдалась там какому-то гладиатору, который провел удачный бой. Но не тут-то было! Ювентина заупрямилась. Аврелий приказал высечь ее розгами. Но она и после этого не смирилась, бросилась на Форум и припала к ногам народных трибунов…
— Вот глупая![232] — усмехнулся Клодий.
— Ты прав. Она добилась лишь того, что трибуны, пожалев девушку, вызвали Аврелия к себе, попеняли ему на то, что он принуждает рабыню к разврату, а тот вне себя от ярости, вернувшись домой, приказал подвергнуть жалобщицу бесчеловечным пыткам…
В это время остальные сотрапезники были заняты беседой о новом преторе Сицилии.
232
Народные трибуны могли встать на защиту только свободных жителей Рима. Рабы находились в полной зависимости от своих господ, которые могли их продать, купить и даже убить. В источниках зафиксировано всего несколько примеров, когда рабы все-таки обращались за помощью к народным трибунам. Один случай аналогичен описанному в этой части повествования (жалоба рабыни на господина, принуждавшего ее к разврату), в другом — раб просит у трибунов защиту от своей госпожи, которая собирается распять его только за то, что он осмелился в нее влюбиться.