Ну, а потом генеральный прокурор Союза СССР Р. А. Руденко и главный гэбист А. Н. Шелепин, понятно, от души заботясь о дальнейшей судьбе сына Сталина, подготовили в ЦК партии письмецо, мол, не шибко вежлив что-то был с ними при встрече отставной генерал, на постоянное место жительства в Казань, к татарам, ехать что-то не хочет. Мало того, и фамилию свою менять отказался! Так что Прокуратура СССР и Комитет госбезопасности полагают, что, выйдя на свободу, В. И. Сталин «будет снова вести себя по-прежнему неправильно», то есть не так, как им — товарищу Руденко и товарищу Шелепину — хотелось бы. Опять же здоровьице у Василия Иосифовича плоховато и «он нуждается в длительном лечении и пенсионном обеспечении». Вот поэтому КГБ и Прокуратура предлагают отправить генерала Сталина в ссылку и проявить при этом чуткость — выделить однокомнатную квартиру. Так все и было исполнено. У Василия Сталина болели ноги, ходил он с палочкой, это по-человечески учли и поселили его на пятом этаже «хрущевки» — последнего достижения российского градостроительства.
Как прослужившему в армии немалых срок, генералу насчитали пенсию в размере 300 рублей в месяц, но ее — по предложению КГБ и Прокуратуры — опять же в интересах здоровья Василия Иосифовича, чуточку сократили. Оставили 150 рублей, с чем ЦК коммунистической партии и лично Никита Сергеевич единодушно согласились.
И еще. Предусмотрительный прокурор и главный гэбист страны в письме на Старую площадь отметили, мол, как начнет сын Сталина поправляться, тут его сразу и трудоустроить… А с поправкой у Василия Иосифовича дело могло пойти довольно быстро. Его смотрел профессор А. Н. Бакулев и сделал вывод, что все в порядке — и сердце, и печень, о чем так много понаговорили. Если что беспокоило генерала, так болезнь ног. Словом, за здоровьем сына Сталина не мешало бы кому-то присматривать. Вот тут своенравная Фемида и повернулась к опальному генералу передом — в госпитале он познакомился с медицинской сестрой Нузберг.
— Я была у Светы. Вдруг звонит ей академик Вишневский и говорит: «Светлана Иосифовна, будьте осторожны — медсестра Нузберг из КГБ…» — вспоминает Капитолина Георгиевна.
А дальше известно. Хотя Василий еще состоял в браке с Галиной Бурдонской, его быстренько расписали с Нузберг, и с этой минуты она стала Джугашвили.
P.S.
Двоюродный брат Василия Иосифовича Владимир Аллилуев считает, что на Василия навесили кучу обвинений, из которых лишь какие-то могли быть небезосновательными. «Но я уверен, — пишет он, — главное было в другом. Уже во время похорон отца Василий публично бросил обвинения Берии и другим членам Политбюро, что они приложили руку к смерти Сталина». Еще Владимир Станиславович пишет, что Василий был и остался в его памяти порядочным человеком. «Его отличала исключительная доброта и бескорыстие», — замечает Аллилуев и вспоминает, как однажды Василий, не дрогнув, подарил прекрасную «татру» своему другу, который просто не смог скрыть восхищения машиной. Так что присваивать себе какие-то казенные деньги, спекулировать заграничными шмотками, словом, грести под себя, он просто не мог.
Есть еще одно свидетельство в защиту чести офицера и боевого летчика Василия Сталина.
Выше отмечено, что в одном из кагэбешных протоколов его дела упоминается имя Капитолины Васильевой.
Слова тяжелые, как ядра, были брошены им тогда в адрес этой выдающейся спортсменки — его гражданской жены. Но заметим еще, что те крутые слова как бы укора в ее адрес в череде бесконечных допросов, длившихся до приговора два с половиной года, были сказаны лишь однажды. А именно сразу — в начале судилища, чинимого прислужниками Берии. Больше имя Капитолины Георгиевны Васильевой по делу В. И. Сталина нигде не упоминалось. Казалось бы, напротив, жена «врага народа» должна стать если не соучастницей всех преступлений и уголовных дел мужа, то уж свидетельницей по его — особо важному! — делу. Но вот интересно — ничего подобного не случилось. И словно не было годов совместной жизни, семьи, детей, которых воспитывали, не разделяя — свои, чужие… В чем же дело?
Тайна приоткрывается воспоминаниями Капитолины Георгиевны. Они то по-женски непосредственные, задушевные, то вдруг тревожные, до боли гнетущие, когда уж и сам не рад и винишься, что разбередил старые раны.
— Однажды я приехала в тюрьму очень уставшая — добираться было трудно, — рассказывает Капитолина Георгиевна. — Прилегла на железную койку отдохнуть, а Василь сел рядом и стал говорить. Говорил он долго, я слушала не слишком внимательно, но запомнилось, как он просил, чтобы я не всякому верила, что мне будут передавать о нем… Потом только поняла: Василь наговорил на меня, показал на следствии специально в невыгодном свете, чтобы не таскали за его «дело»…
Вообще Василь был прекрасный муж и хозяин — пока не выпьет. Первое время мы жили замечательно. Дружили — наша семья, Юра Жданов со Светой и семья Шверника. Ходили на пляж, рядились как индейцы. Было весело! Василь умел рассказывать анекдоты, особенно еврейские. Он обладал чувством юмора, но иногда Люся Шверник просила: «Вася, Вася, ну поменьше русского фольклё-ёру…» — Капитолина Георгиевна вспоминает былое, и все тяжелое отступает — его словно и не было в жизни с Василием, но вдруг опять в памяти промелькнет что-то такое, о чем лучше бы не вспоминать:
— Человек он был непредсказуемый: не знаешь, что будет через минуту. Всегда нужна готовность парировать, сдерживать его поступки…
Капитолина Георгиевна рассказала случай, который, похоже; не вписывался в благоразумные правила хорошего тона. А мне, положа руку на сердце, подумалось о другом — как все же прекрасна жизнь в небе! Пусть хоть на миг, но ты оставляешь эту грешную землю и один на один со стихией, словно перед самим Богом, исповедуешься и очищаешься от всего наносного, мелкого, подлого, что порой заползает и в мужественное сердце.
…— Так вот, мы летели на стареньком «Дугласе» в Сочи. Я настраивалась отдохнуть, поплавать вдоволь. Василь сидел рядом, дремал, но просил разбудить его, когда перелетим перевал. Я и сама-то заснула, а пробудилась от какой-то тяжести — меня вдавливала в спинку сиденья неведомая сила! Это была перегрузка… Василя рядом не было, я поняла, что он в кабине пилотов, и в следующее мгновение оказалась в воздухе. Оно было быстротечно — какие-то секунды, потом я грохнулась о дверцы кабины, ухватилась за кресло и в бортовое стекло «Дугласа» увидела, как машина падает вниз… А внизу было море, и, помню, все лодки, катера, пароходы расплывались в стороны.
Самолет вышел из пикирования над самой водой. Запомнились еще бледные лица летчиков. «Чуть не погибли!» — заметил после приземления командир экипажа. А Василий смеялся: «Это я тебе показал „мертвую петлю”».
Куда как круче в жизни летчика Василия окажется петля другая…
Письма любимым
Когда приговор был состряпан и Василия Сталина упрятали под чужой фамилией во Владимирскую тюрьму, он мог не скрывать своего отношения к людям, которых оберег, как сумел, от моральных пыток, вот и первое письмо — жене Капитолине. По-деловому кратко, сдержанно — тюремная обстановка еще не ясна — в нем сообщалось:
«Нахожусь: город Владимир (Владимирская тюрьма).
По приезде обратиться надо к начальнику тюрьмы или его заместителю. Это письмо предъявить, и оно сослужит службу пропуска. Короче, меня вызовут.
Добираться из Москвы можно:
1. Автобусом — 5 часов езды.
2. Поездом — 6 часов езды.
3. Автомашиной — 3–3,5 часа езды.
Хорошо бы тебе приехать вместе со Светланой[5]. Но если она не сможет или задержится, приезжай одна, не оттягивай приезд из-за нее. Захвати для меня денег. Без денег здесь туго. Купи сигарет «Ароматные» (пачек 100) и спички, и сахару.
Об остальном объясню и договоримся здесь, на месте. Ни с кем (даже с родными) пока не говори ни о чем. То же скажи Светлане. Сначала нужно повидаться.