В связи с этим несколько отрывочных суждений.
Признание полезности хозрасчета пока не приблизило нас к оздоровлению экономики. В силу двух причин: сопротивления нежелающих, массовой экономической безграмотности сторонников. И наконец, третья, на мой взгляд определяющая, ошибка, да и не ошибка даже — результат воспитания, социальной биографии. Догмы стали нашей плотью.
Так вот о догмах: как первая, так и вторая модель хозрасчета рождены в системе, идеологизированной до абсурда. А это значит, что творцы реформ, помимо экономических рычагов, зачисляют как действующий ресурс некий феномен сознательности, которого, увы, нет. В своем подавляющем большинстве общественный разум в лице Советов трудовых коллективов на предприятиях, в научных учреждениях, а также и в пофамильном исчислении прочел модель хозрасчета не слева направо — сначала дать, а затем взять, а как бы наоборот — сначала взять, ну а насчет дать, там уж как придется. А в результате — мы разоряемся. Рост заработной платы превышает прирост продукта почти в два раза. Вымывание дешевых товаров на потребительском рынке происходит не в странах третьего мира, а у нас. Как следствие усилий тех самых предприятий, рабочие которых обрушивают гнев на правительство: где обувь, где доступная по ценам одежда? Разве не Советы трудовых коллективов утверждают планы выпуска товаров, дающих резкое прибавление прибыли и как результат — возросшие отчисления на решение социально-бытовых проблем этого конкретного предприятия, но притом исключив массу товаров из потребления? Получается, что лучше меньше, но дороже. Разве не эти предприятия, использовав механизм договорных цен, взвинтили прибыль, сократив поштучный объем товаров, то есть ввергли страну в товарный голод? Разве не в Российской Федерации в 1989 году резко упало качество продукции буквально во всех отраслях промышленности, при возросшей цене этой самой продукции?
Отсюда вывод — нам не хватает знания и понимания мироощущения общества, в котором мы живем. Условия экономической реформы — это не только состояние фондов, ресурсов, технического обеспечения, бюджетных ассигнований, экономических связей с международным сообществом — это и состояние сознания общества. Без риторических усилений — социалистическое сознание. Речь о другом сознании. Сознании человека, уставшего от идей искаженного социализма. Человека, узнавшего, что мы, во-первых, не богаты, а бедны; что его заработная плата начислялась самым несправедливым образом; что его пенсионное обеспечение есть обеспечение унизительное по сравнению с цивилизованными странами; что его страна из отстающей превратилась в отсталую, ибо она отстает во всех без исключения сферах жизни: промышленности, сельском хозяйстве, образовании, медицине, культуре, торговле, в отношении к старикам, детям, инвалидам. Что наша самая-самая справедливость была самой-самой несправедливостью. Иначе говоря, человек понял, что он не имеет… у него нет… его обманули… ему не построили… его не вселили… ему не предоставили… он не купил, не получил, не вселился. Поэтому он сразу ринулся на плацдарм — взять, а не дать. Хоть в чем-то восстановить изголодавшуюся суть. Куда же подевалась наша сознательность? Улетучилась? Растворилась? А может быть, её никогда не было, исключая первое послереволюционное десятилетие? Да нет, она была. Просто до XX съезда она существовала как бы в двух измерениях: как сознательность, рожденная страхом, и как сознательность слепых, чье малое образование (а страна, увы, была в своем обширном многолюдье малообразованна) черпала в краткокурсовом идеологическом догмате. И это был определяющий принцип управления обществом — строго дозированное образование в замкнутом пространстве отдельно взятой страны.
Период холодной войны был, по сути, спасительным для социалистического догмата, он как бы обусловливал правомерность железного занавеса, опять же работающего на дозированное образование народа, не имеющего доступа к событиям, интеллектуальной информации за пределами страны. И тезис Сталина «Мы должны вырастить свою рабоче-крестьянскую интеллигенцию» имел совершенно иной смысл — создать плацдарм послушного интеллекта; отсюда, с этих времен, утвердились незыблемые принципы взаимоотношения власти и общества: народу положено знать только то, что ему положено, определено властью. Так считали Сталин и все его окружение. Увы, но почти так же считали и Хрущев, и все его окружение. Не случайны его слова: «В вопросах культуры — я сталинист». А далее Ильичевы, Сусловы, Брежневы и практически все без исключения руководство партии от центра до районов. Ну а исполнительная власть, на то она и исполнительная, потому как партия — наш рулевой!