Наркому — наркомово. Надо полагать, Ворошилов знал, о чем судил и на что намекал.
А вот из жанра приказов и директив, если не столь грандиозных, как «Барбаросса», то уж не менее популярных среди пилотов РККА, стал приказ, рожденный кабинетом нового наркома в январе сорок первого. Возможно, мероприятие сие входило в план мобилизации и строительства Вооруженных Сил на текущий год, как целесообразное и необходимое, но аналогов ему в истории современных армий, прямо скажем, не было. Разве что в Древней Спарте или в отрядах гладиаторов могло приключиться нечто подобное?.. Во всяком случае, старым воздушным бойцам приказ тот до сих пор по ночам снится…
Суть его куда как проста: приказом наркома Тимошенко личный состав Военно-воздушных сил враз переводился на… казарменное положение. Во всех войсках — жизнь как жизнь, с ее армейской спецификой. А в авиации тех, кто прослужил в РККА менее четырех лет, приравнивали к срочнослужащим и, по существу, переводили на солдатский режим.
— Большинство летчиков и техников, прослуживших уже по два-три года, были женаты, имели детей, — вспоминает Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Б.Н. Еремин. — Но пришлось и их отрывать от семей, переводить в казармы. Все тяжело переживали столь резкую смену привычного образа жизни.
Борис Николаевич в то время был помощником командира эскадрильи и рассказывает, как в связи с приказом Тимошенко на него свалилась куча каких-то бестолковых хозяйственных забот. Дело в том, что наркомовское решение велено было претворять в жизнь с некой душевностью. Красным командирам и политрукам предстояло навести в казармах не просто порядок, а уют, заимствованный из памятных еще домов призрения и богаделен.
И вот в казармы потащили дорогостоящую мебель, ковровые дорожки, плюшевые да бархатные шторы, фикусы в огромных ящиках. Но казарма оставалась казармой.
— У нас, — припомнил Герой Советского Союза штурман А. Царьгородский, — у стола дневального был приставлен специально для отлавливания нарушителей надзиратель. Помню, этот сержант, по фамилии Ковбаскин, отлавливал всех, кто только оказывался между выходом из казармы и дневальным. Пойманному тут же засчитывалась самоволка, и начинались соответствующие выводы и мероприятия по моральному воспитанию нарушителя.
А по вечерам у заборов, которыми огораживались казармы, собирались жены, дети этих самых нарушителей. Многие семьи вообще безоговорочно отправляли подальше от военных городков. Разъяснительная же работа при этом сводилась по существу к бездумной административной отговорке: «Вы — люди военные, а приказ есть приказ. Велено — выполняй!»
Выпускникам училищ присваивали не звание лейтенантов, а сержантов. Определяя в казарму как срочнослужащих, тут же всех стригли под «нулевку». И слонялись лысые короли неба по казармам с плюшевыми шторами, кляня потихоньку неразумный приказ наркома и его самого!..
После совещания высшего командного состава армии, созванного в декабре 1940 года, всех командующих ВВС военных округов и командиров дальнебомбардировочных авиакорпусов пригласили в Кремль.
— В зале, где мы собрались, — вспоминал маршал авиации Н.С. Скрипко, — были стенографистки, которым вменялось записывать все выступления. Они приготовились к работе, но вошел Сталин и, прежде чем начать с нами разговор, дал сигнал всем стенографисткам удалиться. Потом стал говорить. Свое выступление он начал с характеристики международной обстановки. Речь шла о Германии. Негромко, неторопливо Сталин говорил, что немцы вышли непосредственно к западным границам Советского Союза, что возникла угроза прямого военного нападения на нашу страну и поэтому он собрал нас — чтобы обменяться мнениями о состоянии Военно-воздушных сил, боеготовности авиации…
Николая Семеновича тогда только что назначили командиром 3-го дальнебомбардировочного авиационного корпуса. Он впервые присутствовал на столь высоком совещании, впервые видел и слышал Сталина, так что невольно запомнилось, как Сталин держался, как говорил.
— А держался он просто, естественно, мысль выражал ясно, кратко. Ставил какой-нибудь вопрос и логично, обоснованно разъяснял его.