М.Б.: А вы хорошо его помните, часто ли встречались?
А. Б.: Я никогда его близко не видел, только на парадах с гостевой трибуны. Сталин внуками не интересовался, да, пожалуй, и детьми тоже. Так что имя Сталина у меня не ассоциируется с общепринятым семейным понятием «дедушка». Бесплотный символ, недосягаемый и недоступный. Доминирующим было чувство страха, связанное с именем деда. Оно рождалось из множества мелочей, обрывков фраз, разговоров в семье, в самой атмосфере, на которую влиял характер Сталина — замкнутый, властный, не знающий милосердия.
М. Б.: Что же случилось?
А. Б.: Совместная жизнь у родителей не сложилась. Мне было четыре года, когда мама от отца ушла. Детей ей взять с собой не позволили. Нас разлучили на восемь лет.
М. Б.: В вашем семейном альбоме я обратила внимание на одну любопытную фотографию. Девочка Галя Бурдонская в белых шортиках, улыбающаяся, стоит рядом с папой, а за спиной — огромный портрет Сталина с надписью: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!»
А. Б.: Мама, разлученная с детьми, металась в поисках выхода, но натыкалась на стену. Однажды ей удалось тайком встретиться со мной. Это было, когда я учился в 59-й школе в Староконюшенном переулке. Незнакомая женщина подошла на перемене, сказала, что в подъезде соседнего дома ждет мама.. Видимо, кто-то передал отцу, и меня сразу отправили в суворовское училище. Думаю, еще одной причиной такого решения был мой характер, слишком мягкий, на взгляд отца. Мама в это время пыталась устроиться на работу. Но, как только в отделе кадров видели паспорт со штампом о регистрации брака с Василием Сталиным, отказывали под любым предлогом. Помог случай. Узнала ее историю домоуправ, женщина грубоватая, куряка и матерщинница. Совершила она по тем временам смелый поступок — сожгла мамин паспорт в печке и похлопотала о новом, уже без «штампа».
Когда умер Сталин, мама послала письмо Берии с просьбой вернуть детей. Слава богу, что оно не успело найти адресата — его арестовали. Иначе могло это кончиться плохо. Написала Ворошилову, и только после этого нас вернули маме. Мы и сейчас живем вместе — я и мама. У сестры Надежды своя семья. Иногда спрашивают: почему люблю ставить спектакли о нелегких женских судьбах? Из-за мамы.
М. Б.: Как вы относитесь к отцу теперь, с высоты своего жизненного опыта?
А. Б.: Не забыл ничего. Но не могу быть ему судьей. Иногда, размышляя о судьбе отца, думаю, что в его гибели во многом виновато и окружение — льстецы, прихлебатели, собутыльники, внушавшие, что ему все дозволено. По натуре он был добрым человеком. Любил дома мастерить, слесарить. Близко знавшие говорили о нем — «золотые руки». Был отличным летчиком, смелым, отчаянным. Участвовал в Сталинградском сражении, в битве за Берлин. Жизнь его окончилась загадочно, трагично. В 1953 году, после смерти Сталина, Василий Иосифович был арестован и просидел в тюрьме восемь лет, сначала во Владимире, потом в Москве, в Лефортове. По указанию Хрущева был освобожден. Хрущев пригласил его к себе, принес извинения за несправедливый арест. Отцу вернули звание генерал-лейтенанта, дали квартиру на Фрунзенской набережной. Но затем предложили уехать из Москвы, выбрать для жительства любое место, кроме Москвы и Грузии. Отец выбрал Казань, где служили летчики-однополчане. А вскоре пришла телеграмма с сообщением о смерти отца. Вместе с Капитолиной Георгиевной и Надей мы ездили его хоронить. Как и от чего умер отец, нам никто объяснить внятно не смог…
М. Б.: Итак, замкнулась цепь трагических событий в семье, начавшихся самоубийством жены Сталина, вашей бабушки Надежды Сергеевны Аллилуевой.
А. Б.: Подробно обо всем написала моя тетя Светлана Аллилуева в книге «Двадцать писем к другу». Мне кажется, что ее можно было издать и у нас. Сталин не простил жену за то, что она решила уйти из жизни. А в семье осталась о Надежде Сергеевне добрая память, ее любили все…
М. Б.: Когда состоялся XX съезд, вам было уже пятнадцать лет, вполне сознательный возраст. Стало ли откровением, о чем говорилось на съезде?
А. Б.: Пожалуй, нет. Многие мамины подруги сидели в лагерях. Сама она жила под постоянной угрозой ареста. По семь-восемь лет провели в одиночных камерах многие из семьи Аллилуевых. Я знал об этом. И относился ко всему так, как все нормальные люди. Но для окружающих мы были родственниками Сталина. Замолчал на многие годы телефон. Ретивая директриса в школе начала придираться к нам с сестрой по каждому поводу, мы стали персонами «нон грата». Пришлось перейти в другую школу.
М. Б.: А потом — мешало или помогало то, что вы внук Сталина?
А. Б.: Однажды помогло. А это было так. Учился я актерскому мастерству у Олега Ефремова. Но очень хотел стать режиссером. И Ефремов порекомендовал меня замечательному педагогу, профессору ГИТИСа Марии Осиповне Кнебель. Каким же это было счастьем — встреча с ней, каким подарком судьбы! Она стала моим наставником, другом, второй матерью. Своей доброй рукой она сняла с меня этот мучивший постоянно комплекс «внука Сталина». (Я потом нашел книгу «Поэзия педагогики». М. Кнебель. Она так писала о своем ученике Саше Бурдонском: «Придя в ГИТИС, он был зажатым, неуверенным в себе… Боялся обидеть кого-то. Но все же, ломая свою робость, всегда выступал правильно, искренне… Как из самого робкого студента первого курса формируется человек, которому весь курс соглашается подчиняться? Тут решает многое — и способности, и человеческие качества. И чуткость, и манера общения, и выдержка, и воля». — Прим. авт. ) Мария Осиповна потом рассказывала, о чем думала при первой нашей встрече: «Вот сидит передо мной потомок страшного человека, причинившего мне много боли — репрессирован брат. И у меня в руках его судьба. Так что же, отомстить ему? Но он-то в чем виноват, такой худенький, беззащитный? И захотелось приласкать, погладить, защитить». У этой маленькой женщины было большое сердце.
К сожалению, так думают не все. Иной у афиши гадает — что я хотел сказать тем или этим спектаклем? Против кого и в чью защиту? Все пережитое в прошлом? Нет. И от комплекса, пожалуй, не избавиться до конца. В «Годах странствий» Арбузова, где я играл в ГИТИСе Ведерникова, он спрашивает у сержанта: «Куда уходят все дни?» А тот отвечает: «А куда им уходить, они все с нами…» Думаю, что театр может многое изменить в жизни, помогает человеку узнать самого себя, бороться против насилия, физического и нравственного. Что касается всего, что мы сегодня называем сталинизмом и «феноменом» Сталина, то надо разобраться в этом явлении как художнику, не беря на себя роли судьи.
Мечтаю ставить классику. Она касается вечных тем, исследует глубины человеческой души, проблемы власти. Люблю актеров своего театра, особенно Людмилу Касаткину, Владимира Зельдина, Нину Сазонову, своих молодых друзей. Выбирая пьесы, хотелось бы учесть и их интересы, этим сейчас живу. Ведь мой родной дом — театр.
Не со всеми ответами А. Бурдонского согласны многие близко его знающие.
Возвратимся к беседе с Е. Я. Джугашвили.
А. К.: Евгений Яковлевич! Недавно в телевизионной передаче «Взгляд» и газете «Вечерняя Москва» сын Василия Сталина — Александр Бурдонский заявил, что при жизни И. В. Сталина он постоянно ощущал страх и, когда умер его грозный дед, почувствовал «облегчение», и он не плакал, потому что не любил Сталина.
Е. Д.: В 1953 году я и Саша находились в Калининском суворовском военном училище. В выпускном и начальном классах соответственно. Мне было 17 лет, ему — 11. В слезах были все — и командование училища, и преподаватели, и все мы, как и весь советский народ. Поэтому мне было странно услышать такое его заявление. Что касается «облегчения», то трудно поверить, чтобы мальчик в 11 лет так тонко и так по-современному понимал и тем более обсуждал деятельность И.В.Сталина.
В Москве живет дочь Василия — Надежда Васильевна Сталина. Ее судьба сложилась следующим образом. После окончания средней школы поступила в театральное училище. Но не окончила. Переехала в Грузию, в Гори. Получила там квартиру. После третьего курса оставила институт и вернулась в Москву. Вышла замуж за сына писателя Фадеева. Имеет тринадцатилетнюю дочь. Очень дорожит своей семьей. Как и отец, любит животных, особенно собак. Может, встретив брошенную на улице бездомную собаку, взять ее к себе в дом.