— А если это любовь?! — возразил я.
Еще крепче вжавшись в угол, Ольга посмотрела на меня не столько глазами, сколько обнаженными в гримасе бессильной ярости зубами. Курулин нахмурился:
— А ты в этой истории разве посторонний?
Ольга усмехнулась и, отвернувшись от меня, стала смотреть вперед.
— Вот и разбирайся, милый мой, сам! — глядя на прыгающую перед нами пустыню, негромко сказал Курулин.
Возбуждение, которое охватило меня еще при выезде из Москвы, достигло высшей точки. Шесть вариантов повести и восемь вариантов киносценария съели у меня пять лет и замучили меня. Это томительное восхождение на новый виток осмысления жизни завершилось чувством громадного освобождения, когда я свалил эту гору с плеч. Я знал теперь наверное, что все-таки мой удел — хроника. Конечно, на новом, добытом потом уровне — уровне осмысления, уровне вмешательства — но все же вот оно, как было, так и осталось, единственное мое! Я снова обрел свободное дыхание. Я снова не зря ел хлеб. Ко мне снова вернулось возвышающее и волнующее ощущение живой строки, вернулось окрыляющее ощущение личного участия в общей жизни. Я чувствовал, что, никого не обгоняя и никому не завидуя, я бегу свою праздничную милю, и мне было свободно, итогово, хорошо.
Слева забелели шиферные крыши поселка Пионерский, на горизонте проявилась черная паутинка вышки буровой Кабанбай. Мы свернули вправо, и по знакомой мне расщелине «уазик» спустился к морю, к голубым вагончикам профилактория.
— А я тебя не узнаю, — сказал я, когда мы вдвоем пошли по плотному сырому песку. — Ожидал найти небритого дизелиста... А нашел большого вальяжного начальника, управляющего громадным геологоразведочным трестом... — медленно и несколько неуверенно говорил я, потому что неожиданность заключалась главным образом даже не в должности, которую занимал Курулин, а в самом его новом облике человека, откровенно наслаждающегося жизнью, в его спокойствии, открытости и добродушном самодовольстве. Я и следа не находил того испепеляющего внутреннего напряжения, которое гнуло его в затоне.
Рядом со мной шел человек, которого не тревожили миражи будущего, человек сегодняшнего дня. Он явно поздоровел, посвежел. И если раньше у него была манера смотреть как-то снизу, с ухмылкой, косо, то теперь он шел, добродушно подняв загорелое, помолодевшее лицо, и с равным удовольствием поглядывал на меня, на посвежевшее и погнавшее зеленоватые прозрачные валы море, на чаек, что с криком проносились над головой. Еще там, у сарая, в котором пытались меня заточить, мне бросилось в глаза, что курулинская сердитость — не более, чем рябь на несокрушимом его добродушии.
— А я и был мотористом... — с удовольствием помолчав, сказал он. Снова помолчал, а потом засмеялся. — Но затем что-то стало скучно.
Я вынул бумажник, из бумажника вынул двухнедельной давности газетную вырезку и протянул Курулину. Курулин остановился и стал читать.
Заметка была следующего содержания:
МЕСТО ВЫБРАНО: ВОСКРЕСЕНСКИЙ ЗАТОН
Радостная весть пришла в старинный рабочий поселок на Волге. Принято решение, что здесь, в Воскресенском затоне, будет строиться новый, оснащенный по последнему слову техники судостроительный завод. Он будет специализирован на выпуске судов типа «Мираж», предназначенных для очистки и возрождения к жизни малых рек. Перспективное и необходимое дело!
Сейчас Воскресенский затон представляет собой деревянный поселок, с судоремонтным небольшим заводом и красивым заливом, где ремонтируются зимою суда. А уже через несколько месяцев здесь все изменится. Придут геодезисты и начнется разбивка новых цехов, современного городка с многоквартирными пяти-девятиэтажными домами со всеми удобствами.
— Вы слышали о судне «Мираж»? — спрашиваю я директора нынешнего судоремонтного завода В. И. Грошева.
— Мы не только слышали. Мы делали опытный образец этого отличного судна, — отвечает Вячеслав Иванович. — Так что решение о строительстве на нашей земле нового завода не является для нас неожиданностью.
— «Мираж» нужен! — заверили меня воскресенцы. — Это судно поможет сделать вновь обильными рыбой и судоходными тысячи наших малых рек, которые ждут возрождения.
Итак, теперь слово за строителями. Скоро будут вбиты первые колышки. Начнет насыщаться людьми волжская стройка. Прибудет к горе Лобач увлеченная новым перспективным делом молодежь.
— Виталий, — спрашиваю я бригадира судосборщиков Виталия Грошева (кстати, родного сына директора завода), — вы строили первый опытный образец «Миража». Что вы чувствуете сейчас, когда принято поворотное для всех тех, кто живет в Воскресенском затоне, решение?