— И ты все шесть лет над этим думал? — с сильнейшим любопытством спросил Федя.
— Думал! — разозлился я. — Твоя теория меня поразила. Ты гений, Федор! Но гений потому, наверно, и гений, что он не увязает в ошибке, не делает вид, что все идет как надо.
— Гений не ошибается, — сказал Федор.
Ну Федя! Не опротестовал, что он гений...
— Зачем же ты приехал строить мне дом? — спросил Федор. И я почувствовал, что он загнал меня в угол.
Я грянул, Федор подхватил, и мы прокричали, перекрывая надсадный вой мотора:
На середине озера стало качать. И лицо сидящего на корме Курулина секло загорающимися на солнце брызгами. Он переждал наш крик и прокричал нам в свою очередь:
Зина-то хоть верит, что ты был серьезным ученым?
— Нет, — сказал Федор.
Я сипло и как-то оскорбительно захохотал.
— Я иногда чувствую в ее взгляде вопрос: не беглый ли я уголовник? — простодушно сказал Федор.
— Так вот, милый! — сказал я. — Я приехал и дом построил, чтобы тебе было где прийти в себя и оглядеться. Жизнь-то широкая! А ты как шоры надел: либо одну свою теорию видишь, либо кордон! И не в Москву я тебя тащу, а в жизнь! Человек должен заниматься делом, соразмерным себе, иначе он самоубийца!.. Когда за тобой приезжать?
— За мной приедут, — сказал он, сконфузившись.
—На золотой карете?
Он мучительно поколебался, но не смог преодолеть свою правдивость:
— Да.
Ну Федя!
— И когда же ты это событие ожидаешь?
— Через год.
— Черт с тобой! — сказал я. — Через год я за тобой приеду. Договорились?
— Ладно.
— И тебя не удержат твои роскошные грядки?
— Нет. Может быть, и хорошо, что ты в меня больше не веришь.
— Да ты что?! Я — это запасной вариант, понял? А получится, примчится за тобой золотая карета, я на ней же с тобой и уеду — на запятках, в виде ливрейного лакея.
— Что-то ты уж очень веселый!
— Да вот, не найду причину для грусти. Не за что зацепиться!
— Опасно веселый! — проницательно сказал Федя.
— Это верно! Мы веселимся только так.
Федя поднял капюшон своей штормовки, а я натянул на уши воротник кожаной куртки. Пахнущий снегом ветерок обжигал. Ослепленное солнцем озеро благодарно лоснилось. Хребет, у подножья которого стоял Федин кордон, теперь виден был во весь исполинский рост. Заросший по пояс шерстью лесов, затем он каменными скорбными складками устремлялся вверх. А там, еще выше, почти в нереальности, над гречневой кашей осыпей и над гнилью заметенных снегом гольцов, молодо вздымалась и плыла в небе громадная снеговая гора. Как бы стыдясь столь высокой чести, отступив и присев пониже, ее сопровождали две другие вершины, на снежные конуса которых уже легла синяя тень.
И в этот миг и в этой точке холодной пространственности моей родины все для меня как бы сошлось. Я почувствовал себя частью этого мира. И в то же время мир был частью меня. Он был мною самим. Он был обиталищем той общей души, которая связывала нас троих. И по этой высшей причине наше существование было невозможным без этого хребта, холодного, ускользающего в солнечном жиру озера, без плывущих посреди неба вершин и самого простора страны, среди которого прошли жизни отцов. Мир открылся так, словно это сама душа дала почувствовать, что она жива. Что мы ее сохранили. Не убили, не задавили ложью, молчанием или лестью. И это открылось как единственное, что действительно было важно. И в этом была громадная надежда, что мы погибнем, но ее сбережем — продлим ее находящееся в наших руках бессмертие.
ГЛАВА 2
1
Федор Красильщиков, лесник-наблюдатель поста Усть-Нюкша, еще затемно, в восьмом часу ноябрьского утра, вышел на мерзло взвизгнувшее крыльцо.
Было, как под водой.
Федя затылком чувствовал массу надвинувшегося на домик хребта. А прямо — широко лежала мутная белизна озера, вдали сгущаясь в тяжелое, будто в тучи.
И это тоже был хребет. Его горбы уже проступили на фоне зеленеющего в той стороне неба, в зените еще колючего от звезд. «Жмет! — подумал Федя, коротким выдохом раздувая сразу же слипшиеся от мороза ноздри. — Ничего! Пока до гольцов долезу, отмякнет градусов до двадцати». Щеки его нежно опушал свежий мех заячьего малахая, в легких чунях сухо и тепло было ногам, тело еще блаженствовало в вынесенном из дома тепле, и от всего этого пощипывающий скулы морозец был даже приятен. И приятно было вот так постоять, имея за спиной просторный, теплый, налаженный дом, где спят жена и дочка.