Над хребтом раскрылась фиолетовая щель рассвета, и Федя впрягся в лямки громоздкого рюкзака. Даже через полушубок спина чувствовала грани железной печки, которую предстояло занести на гольцы. На свою голову Федор Алексеевич нашел там зимовье прошлого века, и биолог Володя взмолился: «Федя, сделай!» Загорелось этому самолюбивому мальчику понаблюдать мышевидных в недосягаемой для других биологов зоне.
Камни по логу были пухло накрыты снеговыми шляпами. И, пройдя между ними и под соснами, Федя вышел к прижиму. Здесь Нюкша была стиснута каменными щеками, взбулькивала подо льдом и погремливала камнями. Раскинутыми руками и грудью прижавшись к холодной каменной стене, Федя осторожно пошел по ледяной мозоли, рискуя опрокинуться спиной на припорошенную снегом коварную скорлупу льда. Но все сошло благополучно. Под ногами хрустнул мерзлый гравий, Федя усилием отлепился от стены и оглянулся. В черном, сделанном, видать, сорвавшимся камнем, провале воды не было видно, и Федя порадовался своей осторожности: раз вода спала, лед теперь — хрупкий, висящий в воздухе мост, и не дай бог на него ступить!
Река тут валила сверху, берега все более опускались, а метрах в трехстах выше виднелся намерзший буграми горб водопада. От висящей здесь круглый год водяной пыли валуны стеклянно обледенели, и подниматься нужно было с великой опаской. Как краб, Федя пробрался по ним, затем поднялся по своей же, сделанной на льду, насечке, и оказался возле ледяного горба. Дыхание его оставалось ровным, взгляд ясным, и он подумал, что юный мышевед Володя уже на этом бы подъеме запалился, если не хуже — переломал кости. Значит, вслед за печкой и мышеведа самого придется тащить. Но ничего, сегодня, в вольном броске, один, Федя достанет гольцы часов за пять. Пересидит ночь в зимовье, а завтра, по свету — вниз!
Молодой кандидат наук, специалист по экологии мышевидных, Володя был мучеником науки. В том смысле, что сам создавал себе мучительные, изуверские условия, мок, мерз, страдал зубами и надсадно кашлял. Слабосильный, нелепый, с мальчишеским веснушчатым высокомерным лицом, он именно в том, что не давал себе спуску, находил какое-то изуверское, высокое наслаждение. Вне страдания и преодоления этого страдания жизнь ему казалась какой-то пустой. Федю этот мученик, конечно же, изумлял. Приехав сюда, чтобы уединиться и напряжением всех сил завершить свою теорию, Федор Алексеевич неожиданно для себя нашел усладу в этой заполненной простыми утехами жизни. Как будто долго-долго готовился, и вот настал сладостный миг отдачи, применения уже тяготящих сил. Боясь, что Куруля его засмеет, а Лешка Бочуга начнет с ним изнурительную воспитательную работу, Федя не решился открыть им истину — что ему эта жизнь просто нравится. Нравится грубый, на себя труд. Нравится дающее наслаждение мускульное тепло. Нравится, что его участок стал считаться лучшим в заповеднике. Нравится, что он единственный среди лесников имеет силу и сноровку ходить на гольцы. Нравится хребет и озеро и то, что звери, не боясь, ходят мимо кордона. Нравится новый замечательный дом. Нравится остроглазая, сметливая дочка. Нравится бесхитростная, пухлая Зина, с судорожной готовностью откликающаяся на любое его желание. Чего еще надо человеку, если жизнь его течет, как счастливая, без конца и начала, река?
Пока Федя лез к водопаду, окончательно рассвело. Четкой щелью обозначилась внизу прорезь каньона, сквозь которую были видны белые заструги на льду озера. Свитый из ледяных мускулов, медвежий горб водопада на свету стал бледно-зеленым. В его нежное ледяное горло с ревом валилась вода. А выше шел благодатный спокойный плес, с песчаными бережками, с песчаными же небольшими обрывчиками, от края которых в гору поднимался буреломный смешанный лес. Выше ложем реки было мохнатое неглубокое ущелье, поднимающееся к леднику. Над ущельем отвесно стоял каменный морщинистый плащ, из-за верха которого высовывался божественно алый конус плывущей в чистом небе вершины.
По прикрытому снежком песчаному берегу Федя двинулся дальше. Слева несся прозрачный плес. Метров через сто путь преградил тальниковый куст. Он сполз с обрыва вместе с песчаной осыпью и опрокинулся густым пуком как бы выстреленных из единого корня лозин. Их гибкие усы вмерзли в песок и в прибрежный лед. Лозины были туго выгнуты вверх и пахли горечью. На их медные горбы налип снежок.