Растревоженный этой смутной и, ему почудилось, опасной мыслью, умирающий увидел себя вмерзшим в лед. Увидел, как ходят с пешнями приехавшие выкалывать его лесники. Услышал, как, отворачиваясь и сморкаясь в снег, причитает шепотком Вася Авдюхин: «Эх, Федор Алексеевич, как же ты, друг? Елки-моталки!» Как таращатся издали Олесь и Дима. И как старик Пантелеев с хрустом отрывает с его спины примерзший рюкзак. Он представил, как, увидев вытрясенный из рюкзака топор, ахнет и пригорюнится Вася Авдюхин: «Топор... Елки-моталки, Федор Алексеевич, как же ты так опростоволосился, а?» А старик Пантелеев сплюнет и скажет ему: «Вот тебе и умный! А как коснулось, так и вышло — петух!»
Сознание висящего над рекой медленно вернулось к кошмарной реальности.
«Надо выбираться!» — понял он. И все в нем, успокоившемся, притерпевшемся и не испытывающем никаких неудобств, ужаснулось этому, вызванному пустячным уколом самолюбия, легкомысленному, обрекающему его на новые муки и бессмысленному — вот ведь что главное! — решению.
Пробиравшаяся по мышиной строчке гребнем каньона росомаха насторожилась и замерла. Ей сладко вспомнился пряный вкус падали, когда она увидела, как нависшая над водой, присыпанная блесткой и заросшая льдом до середины коряга вдруг шевельнулась. Росомаха зевнула от волнения и пошла вниз. Скрипя льдом, коряга с плеском вынула из воды передний сук и стала ударять себя по тому круглому, что у людей является головой. На круглом разлепился глаз, посмотрел на плес, на поднимающийся в гору, закиданный булыжниками снега лес, но увидел не это, а красный жар и сквозь него — вспыхивающее мириадами веселых искр пустое пространство.
Росомаха испугалась и села на снег, когда коряга, восстанавливая кровообращение, стала бить себя толстым суком с оголовником льда. Ее разочаровало, что вместо того, чтобы превращаться в мертвое, то, что возилось внизу, все больше превращалось в живое, скрипело, мычало и стонало. А длительная возня с ножом, печкой и топором так наскучила ей, что росомаха легла. Она снова вскочила, когда растущая из обрывчика, полумертвая, но тем не менее все время шевелящаяся коряга мучительно, со стоном извернулась, подняла топор и бессильно уронила его блеснувшим на солнце острием на куст тальника. Куст подкинул топор, и существо едва его в руке удержало. После второй такой же бессмысленной попытки до существа, видимо, дошло, что рисковать потерей топора нельзя. Хрипя, существо стало разворачиваться в другую сторону. Развернулось и стало перерубать свою торчащую из обрывчика ногу.
От пьянящего свежего запаха крови росомаха напряглась и, дрожа от нетерпения, стала отворачиваться и зевать. Но топор из руки существа внезапно вырвался и с железным лязгом ударился о гранит. Носик топора ударил как раз в защемившую ногу гранитную створку, она откололась, и стопа выпала на песок.
Длинными прыжками росомаха взвилась на гребень каньона и оттуда стала смотреть, как скрипящая льдом и сверкающая изморозью коряга, по-звериному кашляя, мотая торчащим из плеч куском льда, заползает в прозрачную глубину реки. Вот скрылась в воде, уносящей рыжие пятна крови, перерубленная наполовину нога, а за ней и другая — с розовой голой стопой.
То, что было некогда Федором Алексеевичем Красильщиковым, теперь представляло собой примитивное слепое и глухое чувствилище с заложенным в него инстинктом стремления к свободе. И этот инстинкт гнал его прочь от страшного места, заставляя с тупым, неотвратимым упорством уползать в гибельную безопасность реки. В нем не исчезла память о своем прошлом, но обе оставленные позади жизни ощущались им как-то общо: первая — как стремление к свободе для всех, вторая — как стремление к свободе для себя. Теперь оба эти стремления слились наконец в одно, и чтобы достичь этого, окончательного, надо было неотвратимо ползти вперед.
Он очнулся на середине реки и на последнем рубеже жизни, когда вода лизнула ему подбородок. Из всего прожитого к нему вернулось одно, самое ценное воспоминание. Он вспомнил растревожившее его, семнадцатилетнего, предчувствие своего будущего величия. И теперь, на середине играющей ртутным блеском реки, он понял, что пришло время этому предчувствию осуществиться. Он мутно огляделся, узнал плес, лес, щель каньона и с мерзлым скрипом стал разворачиваться головой к водопаду. Что-то подсказало ему, что надо идти по мелководью туда, и тогда предчувствие осуществится. Он смутно помнил дорогу вниз, где есть какой-то дом, какая-то женщина и какой-то ребенок. И если он доползет до них, то, может быть, они не испугаются и захотят ему помочь. С ледяным скрежетом он качнулся и, опираясь на колени и обмороженные руки, двинул свое тело вперед.