В прологе своего труда Ле-Бель с резкой прямотой обвиняет в недобросовестности какого-то безвестного поэта, который пытался описывать события Столетней войны до него:
«Ежели кто желает читать и слушать правдивую историю о храбром и благородном короле Эдуарде, правящем ныне в Англии, то пусть возьмет в руки эту книжицу, которую я начал создавать, и отложит в сторону большую рифмованную книгу, которую мне довелось видеть и читать. Ибо эту книгу какой-то рифмоплет состряпал из великих выдумок и небылиц»[18].
Концепция исторической правдивости Ле-Беля основана на стремлении защитить «героев» и их подвиги от грубых и неуместных преувеличений, а также от намеренного вымысла, к которому прибегают поэты, рядящиеся под историков. При этом он не утверждает, что рифмованные труды всегда лишены правды. Просто сам стихотворный способ изложения, изначально предрасполагая к эпическим преувеличениям, нередко уводит поэтов в сторону:
«…Там можно встретить довольно достоверных сведений, но опять-таки вперемешку с враньем. Кроме того, речи героев там, как правило, вымышлены или искажены, чтобы сохранить рифму… Впадая в несуразные преувеличения, сочинитель наделяет какого-нибудь рыцаря или оруженосца столь отчаянной удалью, что его истинная доблесть из-за этого может оказаться приниженной, и потом рассказы о его настоящих подвигах будут вызывать меньше доверия, что послужит к его ущербу. Поэтому события следует описывать как можно точнее и ближе к истине»[19].
Мысли, высказанные Ле-Белем, отражали общую тенденцию, ясно наметившуюся в западноевропейской историографии XIV столетия. Хотя рифмованные хроники и поэмы на реальные исторические сюжеты продолжали сочиняться в довольно большом количестве, среди читающей публики постепенно укоренилось мнение, что «языком истины» является проза. Смешение историографического жанра с жанром рыцарского романа, столь часто наблюдавшееся в поэтических произведениях той поры, более не встречало одобрения у знатных сеньоров, озабоченных тем, чтобы их образы были донесены до потомков без искажений. Рост индивидуализма и самосознания в западноевропейском обществе привел к тому, что люди уже не желали превращаться на страницах книг в полуреальных героев, наподобие Роланда или Гильома Оранжского. Кроме того, именно в XIV столетии рыцарство стремительно теряло монополию в военном деле. Остро чувствуя конкуренцию со стороны незнатных сословий, оно испытывало потребность не просто в хрониках, скупо освещающих те или иные события, а именно в рыцарских хрониках, где ратные деяния благородных господ описывались бы подробно, со знанием дела и в рамках определенной градации достижений. Каста воителей нуждалась в убедительном литературном подтверждении своей избранности и общественной важности.
Знакомство с «Правдивыми хрониками» Жана Ле-Беля существенно повлияло на представления Фруассара о том, каких правил и методов следует придерживаться при создании исторического труда. Выше уже было сказано, что свою первую, недошедшую до нас хронику Фруассар написал в стихах. Поэтому, читая ворчливый пролог Ле-Беля, он наверняка испытал некоторое чувство вины. Мысль о том, что его историческая поэма заслуживает суровой критики, не могла не прийти ему в голову. Свои новые «Хроники» он стал писать уже прозой, и в Прологе к ним мы читаем:
«Но может так статься, что эта книга (т. е. стихотворная хроника, подаренная в 1361 г. королеве Филиппе — А. М.) вовсе не была выверена и составлена с той точностью, которая требуется в подобных делах. Ведь военная слава достается очень дорогой ценой, и потому подвиги нужно честно относить на счет тех, кто, движимый своей доблестью, действительно их совершил. И вот, желая полностью рассчитаться со всеми, как того требует справедливость, я начал создавать эту историю, основываясь на вышеназванном труде (т. е. труде Жана Ле-Беля — А. М.) и следуя просьбе и пожеланию моего дорогого господина и покровителя, монсеньора Робера де Намюра»[20].
В другом фрагменте «Хроник» мы встречаем не менее интересное признание Фруассара о причинах, побудивших его стать продолжателем труда Ле-Беля:
«Многие жонглеры и певцы пели и читали на площадях стихи о Бретонских войнах, искажая и коверкая при этом истинную и правдивую историю. Из-за этого был весьма недоволен монсеньор Жан Ле-Бель, который начал писать свою хронику прозой, и я, сир Жан Фруассар, который в меру сил продолжил ее верно и точно, ибо их вымышленные стихи и песни не имеют ничего общего с достоверной историей»[21].