Я извлек максимум из этого прилива энергии, быстро и продуктивно поднимаясь несколько сот метров. Если мне предстояло проиграть, я мог с таким же успехом добраться до вершины. Я мог с таким же успехом узнать, где я нахожусь, и узнать, осталось ли мне вообще что-нибудь, что можно попробовать.
Когда я подымался, небо у меня в поле зрения все больше прояснялось. Оно существенно изменилось с тех пор, как я последний раз рассматривал его. Половина его состояла из ничем не нарушаемой черноты, а другая из масс плывущих цветов. И весь небосвод, казалось, вращался вокруг точки прямо над головой. Я начал волноваться.
Именно это небо я и искал, небо, покрывшее меня в тот раз, когда я прибыл к Хаосу. Я упорно лез выше. Я хотел издать что-то одобряющее, но у меня пересохло в горле.
Когда я приблизился к краю плато, то услышал звук хлопания крыльев, и на моем плече вдруг очутился Хуги.
— Гроза почти готова наползти на твой зад, — доложил он. — Будет здесь в любую минуту.
Я продолжал подыматься, достиг ровной почвы и втянул себя на нее. Затем я постоял с минуту, тяжело дыша.
Ветер, должно быть, постоянно очищал эту местность от тумана, потому что это была высокая гладкая равнина и я мог видеть небо на большом расстоянии впереди. Я двинулся вперед, найти точку, с которой я мог бы взглянуть на противоположный край. Когда я двигался, звуки грозы доносились до меня четче.
— Я не считаю, что тебе не удастся пересечь равнину, — сказал Хуги. — Не промокнув.
— Ты же знаешь, что это не обычная гроза, — прохрипел я. Будь иначе, я был бы благодарен за шанс напиться.
— Знаю. Я говорю фигурально.
Я проворчал что-то грубое и продолжал идти.
Постепенно перспектива передо мной увеличилась. Небо все еще продолжало свой безумный танец с вуалями, но освещение было более, чем достаточно. Когда я достиг положения, где я был уверен в том, что лежит передо мной, я остановился и тяжело оперся на свой посох.
— Что случилось? — спросил Хуги.
Но я не мог говорить. Я просто показал на огромную пустошь, вытянувшуюся где-то ниже противоположного края плато, простираясь, по меньшей мере, на сорок миль, прежде чем упереться в еще одну гряду гор. А далеко влево, по-прежнему, оставшаяся в силе, шла Черная дорога.
— Пустошь, — сказал он, — мог бы тебе сказать, что она была тут. Почему ты не спросил меня?
Я издал звук, нечто среднее между стоном и рыданием, и медленно опустился на землю.
Не уверен, коль долго я оставался в такой позе. Я более чем чувствовал себя в лихорадке. Посреди этого я, казалось, увидел возможный ответ, хотя что-то внутри меня восстало против него. Наконец, меня пробудили звуки грозы и болтовня Хуги.
— Я не могу опередить ее и попасть в то место, — прошептал я. — Нет никакого способа.
— Ты говоришь, что потерпел неудачу, — сказал Хуги… Но это не так. В усилиях и борьбе нет ни неудач, ни побед. Все это только иллюзия эго.
Я медленно поднялся на колени.
— Я не говорил, что потерпел неудачу.
— Ты сказал, что не сможешь дойти до своей конечной цели.
Я оглянулся туда, где теперь сверкали молнии, когда гроза подымалась ко мне.
— Все верно, я не смогу это сделать таким образом. Но если отец потерпел неудачу, я должен попробовать нечто такое, что, как пытался убедить меня Бранд, сделать мог только он. Я должен создать новый Лабиринт, и я должен сделать это прямо здесь.
— Ты? Создать новый Лабиринт? Если не сумел Оберон, то как же это может сделать человек, который едва держится на ногах? Нет, Корвин, смирение — вот добродетель, которую ты можешь лелеять.
Я поднял голову и опустил посох на землю. Хуги слетел, встал рядом с ним, и я посмотрел на него.
— Ты не хочешь верить ничему, сказанному мной, не так ли? — сказал я ему. — Но это не имеет значения. Конфликт между нашими взглядами непреодолим. Я смотрю на желание, как на скрытое самоотождествление, и на усилия — как на его рост. Ты — нет.
Я двинул руки вперед и положил их на колени.
— Если для тебя величайшее благо — соединение с Абсолютом, то почему ты не полетишь и не рискнешь присоединиться к нему, в форме приближающего всеохватывающего Хаоса? Если я потерплю здесь неудачу, он станет Абсолютом. Что же касается меня, то я должен попробовать, покуда есть во мне дыхание, воздвигнуть против него Лабиринт. Я делаю это потому, что я есть — что я есть, а я есть человек, который мог бы быть королем в Эмбере.
Хуги опустил голову.
— сперва я увижу, что ты съешь ворона, — сказал он и хихикнул.
Я быстро протянул руку и свернул ему шею, желая, чтобы у меня было время развести костер. Хотя он сделал это, выглядевшим вроде жертвоприношения, трудно сказать, кому принадлежала моральная победа, поскольку я все равно планировал сделать это.