— Извини, — сказал я, — но мне пришлось спросить.
— Наш Дом — благороден, — сказала она. — Мы принимаем военную судьбу. И когда заканчивается бой, мы отрекаемся от всех обид.
— Приношу извинения, — сказал я. — Знаешь ли, мы даже родственники, по материнской линии.
— Да, я знаю, — сказала она, отворачиваясь. — Это все, принц Мерлин?
— Да, — ответил я. — Куда мне отправить тебя?
Мгновение Гилва молчала, затем:
— Ты сказал, есть два вопроса, — объявила она.
— Забудь. Я передумал.
Она опять повернулась ко мне.
— Почему? Почему мне надо забыть об этом? Потому что я отстаиваю фамильную честь?
— Нет, потому что я тебе верю.
— И?
— И этим вопросом я потревожу другого.
— Ты считаешь, что это опасно, и не расспрашиваешь меня?
— Я многого не понимаю, так что это может оказаться опасным.
— Ты снова хочешь меня оскорбить?
— Обод упаси!
— Задавай вопрос.
— Мне придётся показать тебе.
— Показывай.
— Даже если это потребует взобраться на дерево?
— Что бы ни потребовалось.
— Следуй за мной.
Итак я подвёл её к дереву и взобрался на него — простенький подвиг в моей нынешней форме. Она двигалась следом за мной.
— Здесь есть путь наверх, — сказал я. — Я уже готов прыгнуть к нему в объятия. Дай мне несколько секунд на то, чтобы отойти от точки посадки.
Я двинулся чуть дальше вверх и был транспортирован. Шагнув в сторону, я бегло осмотрел часовню. Кажется, ничего не изменилось.
Затем рядом со мной оказалась Гилва. Я услышал резкий вдох.
— Ого! — сказала она.
— Я знаю, на что я смотрю, — сказал я, — но не знаю, что вижу, если ты понимаешь о чём речь.
— Это святыня, — сказала она, — духа одного из воинов королевского дома Эмбера.
— Да, это мой отец, Корвин, — согласился я. — Это ясно. Но что всё-таки ясно? Зачем это, здесь, во Дворах?
Она медленно двинулась вперёд, изучая папин алтарь.
— Я мог бы рассказать тебе, — добавил я, — что это не единственное святилище, которые я увидел по возвращении.
Она протянула руку и коснулась рукояти Грейсвандир. Поискав за алтарём, она нашла запас свечей. Выбрав серебряную и ввинтив её в гнездо одного из многих подсвечников, она зажгла свечу от соседней и водрузила возле Грейсвандир. Она что-то бормотала, пока совершала это, но я не расслышал ни слова.
Когда Гилва повернулась ко мне, она вновь улыбалась.
— Мы оба выросли здесь, — сказал я. — Как же так, ты знаешь об этом все, а я — нет.
— Ответ волшебно прост, Повелитель, — сообщила она мне. — Сразу после войны ты ушёл на поиски знаний в другие земли. А святилище — знак того, что возникло в твоё отсутствие.
Гилва протянула руку, вложила её мне в ладонь, подвела к скамье.
— Никто не думал, что мы проиграем ту войну, — сказала она, — хотя всегда оспаривали, что Эмбер может быть грозным противником.
Мы уселись.
— В конце концов, заварилась крутая смута, — продолжала она, — как следствие политики, которая привела к войне, и договора, что последовал за нею. Но ни один из домов в одиночку и никакая из группировок не могли и надеяться на свержение прокоролевской коалиции. Ты знаешь консерватизм Лордов Обода. Потребовалось бы много, очень много усилий, чтобы объединить большинство против Короны. Но недовольство приняло иную форму. Цвела оживлённая торговля под сенью эмберской военной незабвенности. Народ был пленён завоевателями. Биографические штудии Эмберской королевской семьи были очень хорошо преподнесены. Сформировалось нечто вроде культа. Начали появляться персональные часовни — подобные этой, — посвящённые прославленным детям Оберона — самым лучшим, что может Эмбер дать миру.
Гилва сделала паузу, изучая моё лицо.
— Это очень сильно отдавало религией, — продолжила она затем, — а с незапамятных времён единственной значительной религией во Дворах был Путь Змея. Так что Савалл объявил культ Эмбера вне закона как еретический, по явно политическим причинам. Что было ошибкой. Не делай он ничего, все быстро прошло бы само собой… Я, конечно, не знаю, может, и не прошло б. Но объявление вне закона увело культ в подполье, заставило людей принять его более серьёзно, как нечто мятежное. Я понятия не имею, сколько культовых часовен существует среди Домов, и это — одна из них.
— Пленительный социологический феномен, — сказал я, — а объектом твоего поклонения является Бенедикт.
Гилва засмеялась.