Я выпил еще немного вина и закурил вторую сигарету, повторяя его имя. Очень хороший, добрый человек. Интересно, удастся ли ему выжить при дворе Эрика?
Окурки и пустую бутылку я спрятал в изголовье под соломой. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь обнаружил остатки моего пиршества в случае обыска. Я съел все, что мне принес Рейн, и впервые за все время заключения почувствовал себя совершенно сытым. Вторую бутылку вина я все же оставил на потом, на всякий случай, и вернулся к прежнему образу жизни. К своим воспоминаниям и самобичеванию.
Я все-таки надеялся, что Эрик не получил всей власти, какой может обладать правитель Амбера. Он стал королем, да, но всего еще не знал. Пока. Пока ему было в этом далеко до отца. Так что оставался шанс, один на миллион, что все еще может измениться. Только благодаря этому мне удавалось сохранять остатки рассудка, не сойти с ума от бесконечных несчастий и разочарований.
Правда, порой я, видимо, рассудок все-таки терял. Не уверен, но вполне возможно. Некоторые периоды пребывания в подземелье совершенно выпали у меня из памяти, я не помню абсолютно ничего, сколько ни пытаюсь вспомнить, когда стою здесь, у врат Хаоса. Бог его знает, что тогда происходило, и мне никогда не выяснить этого.
Впрочем, никто из вас, господа гиппократы, не сможет разобраться с нашей семейкой.
Я часами валялся на своем тюфяке, подолгу расхаживал по камере, но все — в полном мраке. Зато слух у меня предельно обострился. Я слышал шуршание крыс в соломе, отдаленное эхо шагов стражника, приносившего мне еду. По звуку я научился определять направление и расстояние.
Думаю, что и обоняние тоже стало значительно тоньше. Помимо различных тошнотворных ароматов, наполнявших темницу, я в течение долгого времени явственно ощущал запах разлагающейся плоти. Я мог бы поклясться в этом. Интересно, скоро ли заметят, если я умру? Сколько кусков черствого хлеба останутся несъеденными, прежде чем стража наконец соизволит проверить, что происходит?
Ответ на этот вопрос представлял для меня значительный интерес.
Запах смерти был весьма стоек. На мой взгляд, он меня преследовал, видимо, с неделю.
Сигареты я расходовал очень экономно, стараясь не уступать искушению. Но в конце концов осталась всего одна пачка.
Я открыл ее и закурил. Рейн принес мне целый блок «Салема», и одиннадцать пачек я уже выкурил. Всего, значит, двести двадцать сигарет. Однажды я заметил, что мне нужно семь минут, чтобы выкурить сигарету. Значит, на курение у меня ушло тысяча пятьсот сорок минут, то есть двадцать пять часов и сорок минут. Я был уверен, что между двумя сигаретами проходило не менее часа, скорее даже часа по полтора. Ладно, допустим, полтора часа. На сон уходило от шести до восьми часов в сутки. Это означало, что шестнадцать-восемнадцать часов я бодрствовал. Выкуривал я примерно десять-двенадцать сигарет в день. Стало быть, с визита Рейна прошло около трех недель. Он тогда сообщил мне, что миновало четыре месяца и десять дней со дня коронации. Значит, всего я находился в заключении уже пять месяцев.
Я как мог растягивал последнюю пачку сигарет, предельно наслаждаясь каждой. Когда же сигареты все-таки кончились, я испытал приступ отчаяния.
Бог знает, сколько еще прошло времени.
Я часто думал об Эрике. Как-то он справляется с королевскими обязанностями? Какие у него возникают проблемы? И каковы теперь его планы? Почему он не стал подвергать меня пыткам? Забудут ли обо мне в Амбере навсегда, как того хотел нынешний король? Вряд ли, решил я.
Интересно, а что с остальными моими братьями? Почему никто из них ни разу не связался со мной? Они ведь легко могли обойти любой указ, воспользовавшись Козырями.
Никто этого не сделал.
Я много раз вспоминал Мойру, последнюю женщину, с которой был близок. Чем она сейчас занята? Вспоминает ли меня? Наверное, нет. Может быть, она уже стала наложницей Эрика или даже королевой Амбера. Говорила ли она с ним обо мне? Тоже, наверное, нет.
И как там остальные мои сестры? Ладно, черт с ними. Сволочи они все.
Однажды я уже был ослеплен, в восемнадцатом веке, в Тени Земля. Мне тогда выбило глаза взорвавшейся пушкой. Но я не мог видеть всего только месяц, потом зрение вернулось ко мне. Эрик же намерен был ослепить меня навечно. Мне все еще часто являлся во сне тот страшный миг, когда раскаленное железо приблизилось к моим глазам и коснулось их! И я просыпался тогда от собственного крика, весь в холодном поту, дрожа от боли и ненависти.