— А вы как думаете, Александр Иванович?
— Если бы я не знал историю этой карты, то прежде всего подумал о мистификации. Собственно, и сейчас я не могу полностью исключить её. Ведь я не был свидетелем передачи карты моему предку, и уж тем более находке её на теле погибшего в Египте учёного.
— Но… — подал реплику Егоров.
— Но те ученые, к которым я обращался, убеждены, что пергаменту не один век, даже не десять. И что это не палимпсест, то есть карта на пергамент была нанесена давно, очень давно.
— Тогда как можно объяснить, что на древней карте нашелся фрагмент нашего уезда — и только он один?
— Не знаю, — ответил Егорову Арехин-старший. — Но догадываюсь. Хотя догадки мои более плод фантазии, и никакой серьёзной критики не выдерживают.
— Всё-таки поделитесь, если не трудно, — предложил Петр Александрович.
— Есть такая теория, даже не теория, а гипотеза, будто египтяне пришли на берега Нила отсюда, из воронежской губернии, которая, конечно, в те далекие времена не была ни губернией, ни воронежской.
— Как пришли? — удивился англичанин.
— Я неточно выразился. Приплыли. По реке Воронеж, затем по Дону, затем по Черному морю, Средиземному… И даже не весь египетский народ целиком, а вожди — жрецы, фараоны. Недаром же именно здесь, в нашем уезде Пётр Великий строил флот для противоборства с Турцией. И топонимы указывают на связь: Воронеж — Черная Земля и Та Кемет — Черная земля.
— Ну, как игра ума, допустимо, — сказал Егоров. — Только ведь это объясняет очень мало. Если масштаб этой карты — полувёрстка или около того, то и на остальных её кусочках должен быть наш уезд, максимум — близлежащие уезды. Возможно, так оно и есть, просто ваш сын не распознал их.
— Последнее легко проверить, — Арехин-старший положил поверх карты девятнадцать карточек-фрагментов. — Я разглядывал их не один вечер, но ничего не нашёл. И потом, не посчитайте это родительским тщеславием, но у сына не только замечательная память, он ещё и находит суть там, где любой, да вот хоть и я, ничего, кроме хаоса, не видит. Но вы смотрите, смотрите…
— Лучше мы поступим иначе, — сказал принц. — Я эти фрагменты запечатлею на фотопластинку и сделаю копии, чтобы не трепать пергамент попусту. Если, конечно, Александр Иванович не против.
— Я совершенно за, — сказал Арехин-старший. — Признаться, эта мысль мне и самому приходила в голову, но тут нужен искусный мастер светописи и специальная аппаратура.
— Мастер я, или подмастерье, судить не берусь, но у меня хорошая фотостудия, оснащенная прекрасной аппаратурой. Завтра копии будут готовы.
Арехин-старший тем временем сложил фрагменты карты в конверт и протянул конверт принцу.
— Правда, я почти уверен, что найти новые совпадения не удастся, — сказал он. — Карту эту составили по другому принципу.
— По какому же? — Егоров смотрел на карту Семилукского уезда, словно в поисках подсказки.
— Возможно, на ней отмечены места, так или иначе относящиеся к Древнему Египту, но рассеянные по всему свету, или, скажу больше — по всему времени, по крайней мере, известные египетским владыкам.
— Это как на одной карте обозначить Лондон, Париж и Бомбей? — спросил англичанин.
— Примерно так. Или семь чудес древнего мира, или сто чудес, причем чудес неведомых, непонятных и малозаметных. Или просто странных мест, вроде Лысого кордона.
— Вы думаете, что и во времена египетских фараонов на Лысом кордоне творилось неладное? — принц говорил совершенно серьёзно.
— Полагаю, да. Но более важно узнать, что там творится сейчас. Исследовать магнитное поле, проверить, как будет вести себя хронометр, измерить сопротивление проводников… Тут нужен подробный план, такие дела не с кондачка решаются.
— Совершенно с вами согласен, — сказал принц, но видно было, что ему есть что порассказать о кордоне. Просто не время.
4
Ланской не любил совпадения. Нет, он допускал, что событие А могло не иметь никаких связей с событием Б, особенно если они разнесены в пространстве и времени на почтительное расстояние. На пару тысяч вёрст и пару сотен лет. Хотя до сих пор никто наверное не скажет, была ли смерть царевича Дмитрия и появление на троне Самозванца звеньями одной цепи, или просто так сложились узоры в калейдоскопе истории.
Ланской не хотел быть исключительно кабинетным работником, да и не мог. Когда представлялась возможность, он охотно покидал помещение и выходил на свежий воздух, особенно если это был ясный и тёплый день. Против ясных и тёплых ночей он тоже не возражал. Дождя не любил, но терпел стойко, особенно в столицах. И лишь вьюг и морозов избегал, быть может, потому, что быстро мёрз, а, может, из-за предсказания цыганки, что умереть ему в мороз на дальней дороге к казённому дому. Чушь и дичь, но вот запало в душу. С другой стороны, предсказание это придавало уверенности: весной, летом и осенью, да и слякотной зимой с ним ничего случиться не может. Что радовало. Конечно, штабс-ротмистр чин не слишком маленький, чтобы лезть под пули самому, и не слишком большой, чтобы за ним начали охоту анархисты, но, во-первых, от шальной пули не уберечься и штабс-ротмистру, а, во-вторых, не век же ему в штабс-ротмистрах ходить. Последнее следовало понимать и буквально: ещё в этом, девятнадцатом веке он твёрдо рассчитывал получить следующий чин и следующую должность. Собственно, настоящее поручение и должно было стать мостиком, перейдя который, можно превратиться в просто ротмистра. До генерала всё еще далеко, но не слишком далеко.