Оп-па! Я в изумлении уставился на князя, чувствуя, как к горлу подступает комок рвущихся наружу междометий. Да какой же из меня главный? Вы бы меня видели!
Да-да, я недавно смог добраться до зеркала! Мне удалось выклянчить его у епископа, залив старика самыми горючими слезами на свете. Представьте, с какой осторожностью Оррик принес кусок мутного стекла размером не больше фотокарточки для бабушкиного альбома. Но для меня это чудо стоило всех богатств мира, и прошлых, и будущих.
Оказалось, все не так плохо, как я себе представлял. Да, не красавец, но и не Квазимодо – на меня из глубины зеркала с опаской смотрел юноша, а не мальчик. Пожалуй, голос вполне соответствовал внешности – именно так и выглядят в этом возрасте. Длинные светлые волосы, вьющиеся на концах, но до блондина я теперь не дотягивал, скорее шатен, на вид что-то среднее между уличным хулиганом и видеоблогером. Не отталкивающие черты, но и не идеал. И узкая черная повязка поверх левого глаза, словно напоминание о том, что в этом мире я никто и звать меня никак.
О чем вообще думает князь, ставя меня во главе? Какой толк в командире, если у него нет уважения подчинённых? Оррик как-то обмолвился, что терпеть не может выскочек-молокососов, про эльфа и говорить не стоит – он принц. Впрочем, нужно ли строить догадки, когда ответ лежит на поверхности: мое назначение – лишь реакция на действия оппонента. Аэларэль решил подбросить ложку дегтя епископу? Но я проглотил рвущиеся наружу возражения, решив подыграть более рослому покровителю. Скажут руководить – пойдем и будем! Только вот моего восторга они не увидят.
– Уверен? – поинтересовался у эльфа епископ. – Не молод он для этой роли?
Какое-то слишком подозрительное спокойствие у нашего дядюшки инквизитора. Подозрительное для столь тщательного разыгранного сомнения в голосе – над стариком зеленел английский газон после полива. Стиснув зубы, я молчал, епископ задумчиво полосовал взглядом мое лицо, и газон над его головой увядал на глазах. Совсем другой реакции ждали от меня высокие господа; семнадцать лет, как ни крути, – это возраст, когда пытаешься всем доказать, что тебе двадцать три и ты уже взрослый. А мне и так двадцать три, и я не понаслышке знаю, что такое ответственность, успел полюбить независимость и научился избегать обязательств, поэтому помалкиваем и ждем.
– В самый раз, – наконец сказал князь, и я удостоился его чересчур любопытного взгляда.
Впрочем, больше возражений не последовало, меня выбрали единогласно, но меня насторожила реакция инквизитора. Его хорошего настроения как не бывало. Он определенно что-то задумал, но, к сожалению, чтение мыслей не входило в мой текущий инструментарий.
– Так как характер наших взаимоотношений должен оставаться в секрете, – начал отец Тук, и я почувствовал, как сжимается комок в животе. Мне вот-вот подложат толстое розовое животное с пятачком. – Мы приняли решение об исключении Оррика из рядов инквизиции. Тебя снимут с довольствия, ты больше не сможешь пользоваться привилегиями службы.
Это был удар под дых, Оррик задохнулся от возмущения, покраснел, но смолчал. Я тоже помалкивал, перехватив недоуменный взгляд князя Аэларэля, из чего я предположил, что выходка инквизитора – самая настоящая самодеятельность. Но каков жук?! Теперь отряд под моим чутким руководством превратится в змеиное гнездо.
Я посмотрел на епископа и стиснул зубы: похоже, старичок приготовил вишенку на праздничный тортик. Сейчас он добьёт не только моих спутников, но и меня.
– Кроме того, – отец Тук со смирением посмотрел мне в глаза, – все средства, находящиеся на хранении в монастыре, в казне инквизиции или любом другом месте, временно удерживаются до выполнения задания и вашего восстановления на службе. Это касается всех троих.
Я посмотрел на своих будущих спутников и с обреченной покорностью узника, только что услышавшего пожизненный приговор, подумал, что не нужно обладать какими-либо способностями, чтобы понять – деньги с собой ношу только я.
Глава 4
Так мы и отправились в путь, урезанные в правах, с тремя золотыми в моем кармане и «изумительным» настроем на победу. На этом злоключения не закончились. Стыдно признаться, но мне удалось отличиться в первый же день пути. Из моей памяти выпал момент, когда тело поставило в путешествии точку. Я вообще мало что помнил. С превеликим трудом приоткрыв единственный глаз, я разглядел кусок неба и Оррика, склонившегося надо мной. На его лице застыл отпечаток серьезной тревоги, встопорщенная борода лишь подчеркивала озабоченность воина.