Хроники царя Давида

— Как всегда, — подтвердил я, — как всегда.

            ИЗ СТИХА ДАВИДА ПОД НАЗВАНИЕМ
            Гимн Давида во спасение врагов его

ГОсподь поступает со мной по справедливости моей;
он воздает мне по чистоте рук моих.
Ибо придерживаюсь я пути ГОспода
и не сбиваюсь на зло, отходя от БОга моего;
все вершения его пред моими глазами;
а что до заповедей его, то я всегда придерживаюсь их.
Праведно и с честью иду я пред ним,
блюду себя от греха и неправедности.
Потому и воздает мне ГОсподь по справедливости моей,
по чистоте моей, что видят его глаза.

— Ты выглядишь нездоровым, Эфан, супруг мой, — сказала Эсфирь, когда я вернулся в дом № 54 по переулку Царицы Савской. — Разговор с дееписателем был недобрым?

— Мы говорили о казнях.

Она взяла мою руку.

— Кто же он такой Давид, сын Иессея, чтоб из-за него болела твоя шея? БОг сотворил равными и царей, и нищих; он назначает каждому свой срок под этим небом, чтобы потом человек упал на землю, как трава под серпом косаря. Давай вернемся в Эзрах, где снова обретем покой, а, Эфан?

— Ах, Эсфирь, отвечал я, — мы сейчас, словно овца в загоне: куда ни повернись — все равно и неволе.

Больше она ничего не говорила.

17

Мысль о том, что я должен обратиться к истории Вирсавии, уже давно меня угнетала.

Это было потруднее, чем разобраться с повешением семерых сыновей и внуков царя Саула: дело непосредственно затрагивало мудрейшего из царей Соломона; к тому же сама мать царя Вирсавия была еще жива.

Весь Израиль знал, что муж Вирсавии хеттеянин Урия умер весьма своевременно, чтобы дать возможность Давиду жениться на вдове и сделать обоих ее сыновей настоящими принцами крови. Об этом говорили всюду, ибо лица, причастные к этой истории, на удивление, не очень таились; тем не менее отделить выдумку от правды было весьма сложно.

Пророк Нафан описывает эту историю в своих воспоминаниях, и я склонен во многом ему доверять: он был свидетелем развития опасной связи и пытался по-своему повлиять на ход событий. При всем скептицизме, свойственном мне как всякому историку, я считаю, что нам повезло в том, что у нас есть Нафан и его книга воспоминаний; она в высшей степени полезна, если только не забывать, что автор — человек высокомерный и себялюбивый. Итак, я вышел из дому, направился к пророку Нафану и застал его в минуту праздности.

— Ах, Эфан, сын Гошайи! Я как раз думал о тебе — и вот ты стоишь предо мной.

— Провидческий дар господина моего — одно из чудес нашего времени. Ведь не каждому посылает ГОсподь столь многозначительные сны, что, очевидно, оказывает большую помощь при написании книг.

— Верно. Другие напряженно размышляют, роются в архивах, выстраивают логические связи; я же просто ожидаю озарения от ГОспода.

— Но разве воспоминания не зиждятся на фактах?

— Но чего стоят голые факты без оживляющих их аллегорий и сравнений? Только не путай их с бормотанием и лепетом, что можно найти в трудах некоторых наших современников, ибо исходит это не от БОга, а от простой неспособности связно изложить свои мысли.

— Могу предположить, что в вашей книге, предварительно озаглавленной Книга Нафана вы пишете и о нежной любви царя Давида к госпоже Вирсавии, об этом сладком и благословенном союзе двух родственных душ, который после многих злоключений подарил нам нынешнего обладателя трона.

— Я очень старался изложить эту историю во всех ее прекрасных подробностях.

— Может ли слуга ваш рассчитывать на то, что вы предоставите мне факты так, как вы их изложили, для Хроник царя Давида; разумеется, ваше имя будет должным образом упомянуто.