Женщины удалились. Аменхотеп положил на хлеб ломтики сыра и молча жевал. Наконец, вытерев руки платочком из тончайшей ткани, он сказал:
— После такого дня, как сегодняшний, человек начинает думать о своей душе и искать друзей.
Страх снова наполнил мои члены.
— Смерть — проворный косарь, — сказал я.
Он кивнул.
— Давно ли мы видели, как Адония по-всячески ублажал девицу Ависагу, а теперь на него поднял руку Ванея, и он мертв.
Евнух многозначительно посмотрел на меня, и страх мой усилился.
— Ты историк, Эфан, и смерть не может потрясти тебя, однако эта имеет некоторые особенности, одна из которых касается и тебя. Полагаю, ты знаешь, как все произошло?
Я покачал головой.
— Адония, видно, потерял остатки разума из-за этой девицы, — начал рассказывать Аменхотеп, — ибо дошел до того, что просил царицу-мать Вирсавию замолвить за него слово царю, и был настолько глуп, что напомнил ей: «Ты же знаешь, что царство было моим, и весь Израиль был предназначен мне, дабы правил я в нем; но царство отошло от меня и стало принадлежать моему брату».
Аменхотеп жеманно выкрутил свои руки.
— Можешь себе представить, как это понравилось старой госпоже. Может, Адония забыл, что именно Вирсавия уговорила царя Давида, чтобы тот не отдавал ему царство? Может, забыл, что Ависага, пусть и не могла согреть царя, но все же была одной из женщин Давида, а посягать на женщину царя — все равно, что посягать на престол?
Я вспомнил, как Адония ласкал Ависагу и как она извивалась в страсти, и от страха у меня стало горячо внутри, а сердце сжалось.
— Однако Вирсавия согласилась просить за Адонию и пришла к царю. Соломон встал ей навстречу, поклонился и приказал поставить кресло для своей матери, чтобы села она по правую руку от него. «У меня к тебе небольшое дело, — сказала госпожа Вирсавия, — и я прошу тебя не отказать своей матери». И царь сказал в ответ: «О чем просишь, мать моя? Я не скажу тебе „нет“».
И она, Вирсавия, как будто снова стала прежней — женой Урии: тише воды, ниже травы, но на кончике ее языка таилась смерть.
И молвила она: «Отдай сунамитянку Ависагу в жены брату твоему Адонии».
Руки Аменхотепа задвигались, словно головы двух змей, нападающих друг на друга.
— Я видел лица дееписателя Иосафата, сына Ахилуда, и Ванеи, сына Иодая: они были, будто каменные. Лицо же царя стало желтым, словно лимон, и сказал он: «Почему просишь ты для Адонии только сунамитянку Ависагу? Проси для него и царство, ведь он мой старший брат; проси заодно и за его друзей — священника Авиафара и Иоава, сына Саруи».
Соломон сразу же заподозрил заговор. Ведь всякая власть произрастает из заговора, и поэтому власть имущим он мерещится повсюду. Вирсавия хорошо понимала это.
— Тогда царь стал кричать на Ванею и на меня: какие же мы верные слуги, хороша же наша бдительность, если брат его Адония и девица Ависага любезничают друг с другом, прямо у нас под носом. И где же были все царские вельможи и советники, если он лишь от своей матери узнает, что творится в его царстве? «Да обрушит на меня ГОсподь все свои кары, — заявил он, — но Адония сказал это во вред жизни своей. Посему, как свят БОг, укрепивший меня и посадивший меня на престол отца моего Давида, еще сегодня Адония должен умереть».
Я вспомнил темные пятна на тряпице, которые были кровью Адонии, и дрогнувшим голосом спросил Аменхотепа, какое отношение имею к этой смерти я.
Аменхотеп долго смотрел на меня, и в его покрасневших глазах был недобрый блеск:
— Разве не долг каждого сына Израиля идти путем ГОспода и сообщать властям о недостойных деяниях своих ближних? Разве тебе не было известно нечто важное для слуг царя?
— А разве вы этого не знали? — отвечал я.
— Конечно!
Он повернул голову так, что стал похож на одну из фигур, какие египтяне высекают на колоннах, называемых обелисками; и улыбнулся такой же, как у них, загадочной улыбкой.
О ПРИРОДЕ ВЛАСТИТЕЛЕЙ:
Знаешь ли ты такого человека, что разбирается в своем деле? Он будет стоять перед царями.
Как непостижимы высота неба и глубина земли, так непостижимо и сердце царя.
Если делишь ты трапезу с властителем, то внимательно смотри, что тебе подали; и не будь алчен, лучше приставь нож к своему горлу, ибо пища эта опасна.
Если царь боится, он рычит, точно лев; кто разгневает его, тот грешит против собственной жизни.