— А теперь скажи девице о том, какое ей выпало счастье, — закончил он свою речь, — не сомневаюсь, она будет очень рада.
Я ответил, что, по-моему, лучше, подготовить Лилит постепенно; ведь не секрет, что неожиданные известия могут вызвать у женщин нежелательные реакции: одни теряют дар речи, у других начинаются подергивания, третьи вообще сходят с ума. Но евнух заломил свои руки, показывая, что возражения не принимаются, поэтому я поднялся, подошел к двери и позвал Лилит.
Когда она пришла, я взял ее за руку, подвел к Аменхотепу и заговорил с ней чужим голосом:
— Когда я взял тебя у твоего отца, Лилит, любимая, отдав взамен двенадцать овец лучшей породы, четырех коз и дойную корову, стала ты отрадой моему сердцу и усладой моему телу, и я не отдал бы тебя за все стада Израиля. Но за тобой пришел тот, кто могущественнее меня, и он заберет тебя у меня. Поэтому приготовься, дочь моя, умасти себя миррой и розовым маслом и закрой для меня свое сердце, ибо мы с тобой должны расстаться и идти каждый своим путем, я в безрадостную старость, ты же…
— Эфан! — воскликнула она.
— …ты же во дворец.
— Эфан, любимый, — сказала она, — когда в тот день ты вышел из Иерусалима и я ждала тебя у большого камня, что стоит у дороги, я пообещала стать твоей тенью; и так, как не может человек расстаться со своей тенью, так не сможешь и ты оторвать меня от себя, если только не скажешь мне, что разлюбил меня. Ты больше не любишь меня?
Я стал говорить ей о преимуществах жизни во дворце, где она будет пользоваться покровительством дочери фараона и постоянно лицезреть мудрейшего из царей Соломона.
— Ты больше не любишь меня?
Я объяснял ей, что то, что было между нами, навеки останется в глазах ГОспода и в наших сердцах; что человеческое бытие подвержено переменам, которых никто из нас не в силах избежать.
— Ты больше не любишь меня?
Я объяснял ей, что не вправе отказать царю Соломону, тем более в моем положении, и что, если она меня действительно любит, то не должна думать только о себе и собственных чувствах.
— Ты больше не любишь меня?
— Я больше не люблю тебя, — вымолвил я.
— Тогда я убью себя, — спокойно сказала она, — ибо только с тобой жизнь моя имеет смысл.
— Этого я и боялся, — скривился Аменхотеп. — Существует такой тип женщин (слава богам египетским и твоему БОгу Яхве, их немного, но достаточно), которые причиняют немало беспокойства; можно заполнить множество бочек глиняными табличками с их чувствительными историями. Ты, Эфан, друг мой, отвечаешь за то, чтобы с девицей ничего не случилось до тех пор, пока не окажется она в моих руках в царском дворце.
Итак, я сам должен был воспрепятствовать тому, чтобы жертва моего предательства попыталась избежать его гнусных последствий. Я превратился в червя, пожирающего собственное дерьмо.
И что же я выиграл от этого?
Я отправился к дому пророка Нафана и сел у его двери, словно проситель, дабы попасться ему на глаза.
— Мой господин очень занят, — буркнул слуга.
Я попросил:
— Передай своему господину, что ГОсподь послал мне сон, который касается его.
Через некоторое время слуга вернулся и сказал:
— Заходи.
Нафан сидел в своих покоях и выглядел больным; гладкая прежде кожа его лица обвисла, глаза бегали, словно две мыши в ловушке. И догадался я, что он тоже боится сдут Ванеи, сына Иодаи.
— Какой же сон ты видел? — спросил он. — Явился ли тебе ангел ГОспода и если да, то откуда он появился — справа или слева? Крылья его были расправлены иди сложены, был ли у него меч? Я тоже видел сон, в котором спустился ко мне с небесных высот черный ангел ГОспода и замахнулся на меня огненным мечом.
— Да будет милостив ГОсподь к моему господину, — воскликнул я, — такой сон может напугать человека до смерти. Мой же сон обращен к жизни, а часть, что касается моего господина, чрезвычайно приятна, ибо в моем сне он отправляется к царю Соломону со своей знаменитой притчей.
— Правда? — недоверчиво спросил он.
— И рассказали вы царю, как некогда отцу его Давиду, историю о богаче, у которого было очень много овец и коров, и о бедняке, у которого не было ничего, кроме маленькой овечки; и как богатый хотел угостить странника, но поскупился брать из своих овец и коров, а взял овечку бедного человека и приготовил ее для гостя.