Иосафат, сын Ахилуда, велел мне встать, после чего сказал:
— Только не прикидывайся безобидной овечкой, Эфан, ибо мудрейший из царей Соломон знает обо всех твоих художествах и разгадал все твои хитрости. Поэтому лучше признавайся сразу. Если чистосердечно признаешься, ничего не утаивая, назовешь имена своих соучастников в заговоре, мудрейший из царей Соломон, возможно, будет милостив к тебе.
— Если повелителю моему царю и господам угодно, — сказал я, — я незамедлительно во всем признаюсь, если бы было в чем признаваться. Но слуга ваш не чувствует за собой никакой вины, ибо с усердием и на совесть работал над составлением Хроник царя Давида и точно следовал указаниям, которые давали мне члены комиссии и мудрейший из царей Соломон.
— Эфан, — поморщился царь, — я надеялся услышать от тебя нечто более остроумное; ныне всякий преступник заявляет, что признался бы, да не в чем. — И, обернувшись к Иосафату, велел: — Зачитай обвинение.
Обвинение представляло собой длинный текст, полный ссылок на слова ГОспода, а также на мудрость мудрейшего из царей, и было соткано из путаницы чудовищных канцеляризмов, которая к тому же пестрела такими выражениям, как «разлагающие сомнения», «подрывная деятельность», «очернительство», «фальсификация», «введение в заблуждение» и «государственная измена».
Когда Иосафат закончил читать, царь, прищурившись, задал мне вопрос:
— Сын Гошайи, признаешь ли ты себя виновным по сути предъявленного обвинения в государственной измене, совершенной как устно, так и письменно — путем распространения сомнений, нежелательных мыслей, вредных взглядов и включение их в Единственно Истинные и Авторитетные, Исторически Точные и Официально Признанные Хроники об Удивительном Возвышении, Богобоязненной Жизни, Героических Подвигах и Чудесных Деяниях Давида, Сына Иессея, который Царствовал над Иудеею Семь Лет и над Всем Израилем и Иудеею Тридцать Три Года, Избранника БОжьего и Отца Царя Соломона; при этом вышеупомянутые сомнения, нежелательные мысли и вредные взгляды излагались языком, представляющимся безобидным и даже угодным ГОсподу?
— Невиновен, — отвечал я.
Последовало молчание. Ванея двигал челюстью, Нафан испуганно смотрел на меня, а царь играл с носами херувимов. Наконец он велел мне:
— Говори.
Я подумал про себя: если мне суждено быть повешенным, то я действительно могу выговориться, и я начал так:
— Когда-то жил в Уре халдейском, откуда родом праотец наш Авраам, один мудрый человек. Он был настолько мудр, что мог объяснить все, что было на земле, под землей и в небесах: траву, растения, что сами себя осеменяют, деревья, которые приносят плоды, каждое свой, огромных китов, что плавают в море, и пернатый птичий народ, что летает в поднебесье, и вообще все живое. Он мог объяснить даже то, что невидимо глазу: мысли, что рождаются в голове, желание, которое волнует сердце, страх, теснящий грудь. И вот спустился с небес ангел ГОспода, чтобы испытать мудреца, и спросил его: «Правда ли, что ты можешь объяснить все, что вокруг тебя?» «Правда», — ответил мудрец. «А можешь ли ты объяснить то, чего нет? — спросил ангел. — Можешь ли ты объяснить мысль, которой никогда не существовало, желание, которое никогда не возникало, страх, который никто не испытал?» И пал тогда мудрец ниц пред ангелом и воскликнул: «Один БОг может объяснить, а также доказать то, чего не было; да будет тот, кто послал тебя, милостив ко мне, ибо я всего лишь человек». А я, повелитель мой царь, господа мои, всего лишь ничтожный сын Израиля. Так могу ли я сделать то, чего не сумел мудрец из Ура халдейского? Как объяснить вам, что у меня никогда не было предательских сомнений и нежелательных мыслей, как доказать, что я никогда не вынашивал зловредных планов?
— Мы умеем читать, — сказал Ванея, — причем даже между строк.
— Слово ГОспода было моей путеводной нитью, — продолжал я, — как и желание царя иметь Хроники, которые несли бы в себе истину нашим и грядущим поколениям и положили бы конец всем противореча ям и спорам, устранили бы неверие и недоверие в отношении Давида, сына Иессея.
— Похоже, ты намекаешь на какие-то противоречия между словом ГОспода и волей царя, — заметил Иосафат.
— Воля мудрейшего из царей — закон для его слуги, — сказал я, — и разве сам господин Иосафат на одном из первых заседаний комиссии не говорил, что царь желает, дабы действовали мы гибко и тонко; и если нужно развенчать неугодного, то достаточно возбудить подозрение относительно него, а если необходимо подкорректировать правду, то делать это нужно осторожно, слегка, чтобы народ верил тому, что написано.