Одноглазый наконец заговорил:
– Мятежники захватили Зуада, но тот успел связаться с Хромым.
– И что?
– Этот подонок спешит на выручку.
Эльмо побледнел:
– Сюда? В Весло?
– Угу.
– Вот дерьмо!
Воистину дерьмо. Хромой слыл самым гнусным из Взятых.
– Думай быстрее, Эльмо. Он проследит цепочку событий и выйдет на нас… Миляга здесь – лишнее звено.
– Одноглазый, отыщи старого пердуна. Блондин, Штиль, Лодырь, есть работенка.
Эльмо объяснил им, что делать. Лодырь ухмыльнулся и погладил свой кинжал. Вот же кровожадная сволочь!
Я не в силах достоверно описать тревогу, вызванную словами Одноглазого. Мы знали Хромого только по рассказам, но эти рассказы неизменно бывали мрачными. Едва ли покровительство Душелова – реальная защита против другого Взятого.
Эльмо толкнул меня в бок:
– Опять на него нашло.
И точно – Одноглазый застыл. Но вскоре он рухнул и забился в судорогах с пеной у рта.
– Держите его! – приказал я. – Эльмо, дай твою дубинку.
На Одноглазого навалились шестеро. Хоть он и коротышка, но заставил их попыхтеть.
– Зачем тебе дубинка?
– Вставлю между зубами, чтобы не откусил язык.
Ох и страшно же он голосил! Ничего подобного мне еще не доводилось слышать, а ведь раненые способны на самые дикие звуки – поверить невозможно, что человеческое горло способно их издавать.
Припадок длился лишь несколько секунд, и после очередного неистового рывка Одноглазый затих, не приходя в сознание.
– Что с ним сейчас, Костоправ?
– Не знаю. Может, выбился из сил.
– Угости-ка Одноглазого его собственным супчиком, – предложил кто-то. – Это ему не повредит.
Принесли оловянную чашку, я велел усадить колдуна и с трудом перелил ее содержимое ему в рот. Одноглазый моментально очухался.
– Отравить меня вздумали? Фу! Это что за гадость? Кипяченая жижа из сточной канавы?
– Твое снадобье.
– Ну, что скажешь? – вмешался Эльмо.
Одноглазый сплюнул, схватил ближайший мех с вином, надолго присосался, прополоскал рот и еще раз сплюнул.
– Душелов зашевелился, вот что скажу. Уф! Бедняга Гоблин, представляю, как ему досталось…
Мое сердце стало пропускать каждый третий удар, в желудке появилось гнездо шершней. Сперва Хромой, теперь Душелов.
– И чего надо Душелову? – спросил Эльмо.
Он тоже нервничал, что бывало с ним нечасто.
– Услышал, что Хромой разбушевался, и захотел выяснить, в чем дело. Сперва связался с Гоблином, но тот знал лишь, что мы поехали сюда. Тогда Душелов забрался ко мне в башку.
– И его поразило, сколько там пустого места. Теперь он знает все, что известно тебе?
– Да. – Одноглазого это обстоятельство явно не радовало.
– Ну? – произнес Эльмо, выждав несколько секунд.
– Что «ну»? – Колдун спрятал ухмылку, поднеся ко рту мех с вином.
– Проклятье! Что он сказал-то?
Одноглазый хихикнул:
– Сказал, что в целом одобряет наши действия. Плохо только, что мы себя ведем как быки в период гона. Поэтому нам будет оказана помощь.
– Какая именно? – Эльмо говорил таким тоном, словно знал, что ситуация вышла из-под контроля, только не мог понять, когда именно.
– Он к нам кое-кого послал.
Эльмо расслабился. Я тоже решил, что можно не волноваться, пока сам Душелов держится далеко от нас.
– И скоро этот кое-кто будет здесь? – спросил я.
– Может, скорее, чем нам хотелось бы, – пробормотал Эльмо. – Оставь-ка вино, Одноглазый. Тебе нужно следить за Зуадом.
Колдун что-то проворчал и погрузился в легкий транс, – это означало, что он мысленно где-то шарит. Так он сидел довольно долго.
– Ну, какие новости? – прорычал Эльмо, когда Одноглазый вышел из транса.
Все это время он озирался, словно ждал, что перед ним прямо из воздуха вынырнет Душелов.
– Не дергайся. Зуада спрятали в полуподвале примерно в миле отсюда.
Эльмо не находил себе места, словно мальчик, которому отчаянно хочется писать.
– Да что с тобой? – не выдержал я.
– Скверное предчувствие, Костоправ. Самое обыкновенное скверное предчувствие. – Его бегающие глаза внезапно замерли. – И я прав. Проклятье! Как же я прав!
Он казался высотой с дом и шириной в половину дома. Облаченный в нечто ярко-красное, выцветшее, побитое молью и потрепанное, он перемещался по улице странным образом – то рывками, то медленно. Жесткие седые волосы стояли дыбом. Густой куст всклокоченной и заляпанной грязью бороды почти целиком скрывал лицо. Мертвенно-бледная рука, сплошь в печеночных пятнах, сжимала посох такой красоты, что прикосновение владельца как будто оскверняло его. Посох имел форму женской фигуры, чрезвычайно вытянутой в длину, зато безупречной во всех прочих отношениях.