Самое смешное, что на церемонии вступления в должность посланника, когда Госпожа настояла на внесение в документы моего настоящего имени, я это самое имя вспомнил с превеликим трудом.
Выезжали мы, словно бежали от погони. Только уже не были той шайкой оборванцев, что въехала в Башню.
Я расположился в карете вороненой стали, запряженной шестеркой бешеных черных жеребцов. Мурген – за кучера, а Масло с Крутым – на запятках. Далее – вереница оседланных лошадей. Одноглазый с Гоблином, презрев карету, заняли места направляющего и замыкающего, они ехали верхом на зверях под стать тем, что везли меня. И двадцать шесть конных стражников – в качестве эскорта.
Госпожа пожаловала нам лошадей породы дикой и прекрасной, такими доселе награждали лишь величайших героев ее империи. Давным-давно я ездил на похожем – в битве при Чарах, когда мы с Госпожой охотились за Душелов. Эти волшебные жеребцы могут бежать вовсе без отдыха. Подарок – за гранью вероятного.
Просто не верится, что все это происходит со мной.
Год назад я ютился на равнине Страха, в земляной норе, с полусотней других людей. Мы жили в постоянном страхе быть обнаруженными имперцами. Новой или хотя бы чистой одежды я не имел лет десять, а уж баня с бритьем ценились на вес бриллиантов.
Напротив меня в карете лежал черный лук, подаренный мне Госпожой еще до того, как от нее ушел Отряд. И служил он мне верой и правдой…
Колесо судьбы совершило оборот.
6. Опал
Крутой во все глаза глядел, как я заканчиваю свой туалет:
– Боги!.. Костоправ, ты и впрямь похож на имперского посланника.
– Удивительно, как меняют человека бритва и баня, – добавил Масло. – Я считаю, к твоему облику вполне подходит слово «импозантный».
– Чудеса, да и только! – хмыкнул Крутой.
– Что за сарказм, ребята?
– Да я серьезно, – ответил Масло. – Ты правда здорово выглядишь. Еще бы парик – прикрыть то место, где линия роста волос достает до задницы.
Сказано это было без тени юмора.
– Ладно вам, – буркнул я и сменил тему: – Напоминаю: эту парочку надо держать в узде.
Мы всего лишь четыре дня в городе, а мне уже дважды пришлось своим ручательством избавлять Гоблина с Одноглазым от неприятностей. Даже имперский посланник не все может покрыть, замять и спустить на тормозах.
– Но нас только трое, Костоправ, – возразил Крутой. – Ну что поделаешь, если они не хотят вести себя прилично?
– Ребята, я вас знаю. Вы что-нибудь придумаете. А пока думаете, проследите, чтобы все это барахло упаковали и отправили на корабль.
– Слушаюсь, ваше имперское высокопревосходительство!
Я уже готов был выдать одну из своих искрометнейших, остроумнейших, испепеляющих отповедей, но тут в комнату заглянул Мурген:
– Капитан, карета подана.
А Крутой подумал вслух:
– И как удержать их в узде, когда мы даже не знаем, где они? Их с самого обеда никто не видел.
Я пошел к карете, от души надеясь, что не успею нажить язву до того, как выберусь за пределы империи.
С грохотом промчались мы по улицам Опала: двадцать шесть конных стражей, вороные, звонкая карета и я собственной персоной. Из-под копыт и колес сыпались искры. Очень живописно, но путешествовать в этом чудище – все равно что сидеть в стальном ящике, по которому с энтузиазмом лупят обуянные жаждой разрушения великаны.
Мы подлетели к изящным воротам садов, распугав ротозеев. Я вышел из кареты, держась куда прямее, чем обычно, и отпустил эскорт небрежным жестом, перенятым у какого-то князя, с которым меня свела извилистая судьба. Затем прошел в поспешно распахнутые передо мной ворота и направился к гроту Камелий, надеясь, что память о давнем визите не подведет.
Прислуга садов едва не стелилась под ноги. Я не обращал на нее внимания.
Путь мой лежал мимо гладкого и серебристого, словно зеркало, пруда. Тут я замер с отвисшей челюстью.
Да, я и вправду импозантен, если отмыть и приодеть. Но разве мои глаза – вправду шаровые молнии, а разинутый рот – пылающее горнило?