– Гиэ-Ксле.
У нее выговорилось легко, словно она специально упражнялась.
– Да, верно. Где контракт длится так долго, там Отряд совершенно теряет лицо, переженившись на местных и всякое такое. Солдаты превращаются в наследственных телохранителей, передающих оружие от отца к сыну. Но рано или поздно дает о себе знать моральное разложение сильных мира сего, и кто-нибудь решает обмануть нас. Тогда ему режут горло, и Отряд движется дальше.
– Ты читал уж очень избирательно, Костоправ.
Я взглянул на нее. Она тихо смеялась надо мной.
– Возможно.
Я слишком упростил упомянутый эпизод. Князек попробовал надуть нашу компанию, и ему перехватили глотку. Однако Отряд посадил на трон новую династию, дружественную и достойную, и еще несколько лет прослужил ей, пока в тогдашнем Капитане не взыграло ретивое и он не замыслил отправиться на поиски сокровищ.
– У тебя нет нравственных колебаний насчет командования бандой наемных убийц? – спросила она.
– Иногда бывают, – признался я, аккуратно обходя ловушку. – Но мы не обманываем покровителей. – (Ну, это не совсем так.) – Однако каждый покровитель рано или поздно обманывает нас.
– Это и к моей особе относится?
– Один из твоих сатрапов тебя опередил. Но со временем нужда в Отряде сделалась бы менее острой, и ты принялась бы искать на нас управу, вместо того чтобы честно расплатиться и расторгнуть договор.
– Вот чем ты мне нравишься, Костоправ! Неослабной верой в человечество!
– Точно. И каждая унция моего цинизма подтверждена историческими прецедентами, – проворчал я.
– А знаешь, Костоправ, ты умеешь растопить сердце женщины.
– Чего? – Я всегда ношу при себе арсенал вот таких блистательных, остроумных ответов.
– Я поехала с тобой, имея дурацкое намерение соблазнить тебя. Почему-то уже и пробовать не хочется.
Кое-где вдоль стены монастыря были построены обзорные мостки. Забравшись в дальний северо-восточный угол, я привалился спиной к саманным кирпичам и обратил взор назад, туда, откуда мы пришли. Я был очень занят – жалел себя. Полезно это делать через каждые пару сотен лет – обостряется проницательность.
Чертовых ворон вокруг стало еще больше. Сегодня собралось около двадцати. Я от души проклял их – и поверьте, они в ответ передразнили меня. А когда я швырнул в них обломком самана, они взмыли и направились…
– Гоблин!
Наверное, он не спускал с меня глаз – на случай, если задумаю наложить на себя руки.
– Что?
– Хватай Одноглазого и Госпожу и тащи сюда. Быстро!
Я отвернулся от него и вновь посмотрел вверх по склону на предмет, привлекший мое внимание.
Он остановился, но, без сомнения, то была человеческая фигура в одеждах столь черных, что выглядела прорехой в ткани мироздания. Фигура несла что-то под мышкой – что-то величиной со шляпную картонку. Вороны, двадцать или тридцать, так и вились вокруг идущего, ссорясь за право устроиться на его плечах. До него от того места, где стоял я, было добрых четверть мили, однако я ощущал взгляд невидимых, укрытых под капюшоном глаз. Взгляд обжигал, точно жар из кузнечного горна.
Тут явилась толпа во главе со сварливыми, как обычно, Одноглазым и Гоблином.
– Что случилось? – спросила Госпожа.
– Взгляните туда!
Все посмотрели в сторону фигуры.
– Ну и что? – квакнул Гоблин.
– Как это – ну и что?!
– Что такого интересного в старом пне и стае птиц?
Я поглядел… Проклятие! Пень… Но тут внезапно возникло едва уловимое мерцание, и я снова увидел черную фигуру. Меня пробрала дрожь.
– Костоправ, что с тобой? – Госпожа все еще была зла на меня, однако всерьез встревожилась.
– Нет, ничего. Глаза шутки шутят. Показалось, что этот треклятый пень движется. Забудьте.
Они примчались по первому моему слову, бросив все дела. Я смотрел, как они уходят, и на минуту усомнился в здравии собственных мозгов. Затем снова взглянул вверх по склону.
Вороны толпой улетали прочь – все, кроме двух, направлявшихся прямо ко мне. А «пень» шествовал по склону, точно намереваясь обойти монастырь кругом.
Я немного помолился про себя, но это ничего не дало.
Я хотел дать храмовой магии отдохновения поработать над нами еще несколько деньков, однако вновь обретенные полтора века странствий Отряда барабанной дробью гремели в моей голове. Да и передышка перестала быть живительной. Шило уже воткнулось в мою задницу. Я объявил о своем намерении и возражений не встретил – только согласные кивки. Возможно, даже вздохи облегчения.