Федот подобрался, готовясь прыгнуть, но первый, порубленный, обхватил его ногу, живучий, гад. Еще, сплеча, по голове, топор рубил сочно, с хрустом, и вдруг, вырванный из рук, взлетел, на миг застыл в небе, видимый лишь отблеском огня на мокром лезвии, и упал вниз, в костер, а костер, дом, конюшня сорвались с места и закружились, сливаясь в багровую полосу, а когда остановились, осталось только небо с тающими в нем искрами костра.
Шкаф с грохотом повалился, и сержант оттолкнулся от подоконника. Сейчас — в поле, возьми его там в такую ночь. Двадцать верст к утру пройдет.
Он двигался осторожно, зорко всматриваясь во тьму. У ограды остановился, прислушался. Кажется, нормально. На руках подтянулся и перемахнул на ту сторону.
— Уйду, что там, уйду! — возница почти кричал, нахлестывая коня. Луна отыскала-таки окошечко в пелене туч, дорога гладкая, быстрая. Остались позади церковь, пожар, тени, рыскающие по двору, бричка катила легко, свободно, но страх не уходил, напротив, ширился, словно едет он не прочь от смерти, а навстречу.
Версту отмахал, не меньше.
Конь остановился внезапно, как на стену налетел. Посреди дороги — человек. Всего один человек.
Возница потянулся к винтовке.
Человек поднял голову, шагнул.
— Это вы, товарищ сержант? — и, отбросив винтовку, он протянул руку, экономя секунды. — Скорее залезайте.
Страх ушел, осталась обреченность, но только коснувшись руки сержанта, он понял — почему.
Хлипкие двери ходили ходуном, кто-то тряс их, дергал за ручку. Не уходят. Надолго замочка не хватит.
Лейтенант сидел спиной к двери, глаза от дыма зажмурены, но пальцы проворно исполняют заученную работу. Раз — и конец, он будет послушным, перестанет ходить в плохие места.
Шурупы не выдержали, подались, заскрежетали дверные петли, но он успел! И, навстречу ввалившимся — взрыв, дробящий в ничто плоть и камень.
Тучи разошлись, не пролив на землю и каплю дождя. Труп лежал на дороге остывший, обескровленный лунным светом. То, что когда-то было сержантом, двигалось прочь, теряясь в ночи. Это — не его ночь. Будут другие, главные, когда придет пора умножения.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Я сидел у телевизора, в полудреме слушал кино. Показывали шпионский фильм, шестую серию, и все предыдущие смотрелись так же, сквозь сон, поэтому выходило довольно любопытно — в герои постоянно попадали знакомые, сам я тоже нет-нет, а и мелькал на заднем плане. Зазвонил телефон. Посетовав, что не перевел его на автоответчик, я очнулся, убедился, что на экране события развиваются иначе, чем мне грезилось, и поднял трубку. Оказалось — дядя Иван. Из вежливости осведомившись, не сплю ли я (так и подмывало ответить — сплю), он попросил об одолжении. Шефской помощи села городу. Звонил дядя Иван редко, а просил о чем либо еще реже. Пришлось согласиться. Собственно, это и не просьба была, а просьбишка, пустяк. У его сына, а моего, стало быть, двоюродного брата Петьки срывалась летняя практика. Петька был студентом хорошим, почти отличником, вел даже какую-то научную работу, что для наших дней диковинка, и обязанностями своими манкировать не любил. А срывалась практика из-за ерунды — университет остался без транспорта. То есть не то, чтобы совсем без оного, но вот именно Петькину группу вывести было не на чем — три месяца высшая школа не получала средств, а какая копейка перепадет, то тут же и пропадет. Петька вспомнил обо мне и пообещал руководителю практики, что транспорт будет.
Убедившись, что отказа не последует, трубку взял сам Петька. Он проинструктировал меня — что, где, когда и куда, и пожелал спокойной ночи.
Я положил трубку, переключил, наконец, телефон на авто, и раскрыл свой блокнот. Поручением меня озадачили на послезавтра, понедельник, и нужно было организоваться так, чтобы и клиенты остались довольны, и дядя Иван с университетом. Последнее время дела шли сносно, и я мог себе позволить доброе и бескорыстное дело — но не в ущерб делам корыстным. Пришлось раскрыть карту — практика у Петьки была в районе, который я знал плохо. Неподалеку от Глушиц, сказал Петька. Получалось плечо в сто километров, плюс это неподалеку. Обернемся.
Шпионские страсти тем временем кончились победой «синих» (я перестал делить мир на своих и чужих: первых очень уж мало, а вторые — часто вчерашние первые), на смену рыцарям плаща и кинжала пришли музыканты. Я поспешил выключить телевизор. Воскресенье обещало быть тяжелым, и мне следовало поберечься.