На работе телефон дал восемь гудков, я считал, потом ответили.
— Могу я слышать Ирину Брусилову? — она вернула себе девичью фамилию. А что мог вернуть себе я?
— Она не вышла на работу.
— Заболела?
— Не знаю. Мы звонили ей домой, не дозвонились.
Вот так.
Не прощаясь, я дал отбой. Потом набрал номер приятеля из облздрава. Повторилось то же самое, плюс настойчивое требование сообщить, кто его спрашивает.
С кем еще связаться? С Романом? Телефона в Рамони у него нет, а есть — то мне неизвестен. Может быть, позвонить…
Стоп. Не исключено, что этого от меня и ждут. Моих звонков близким мне людям. Иначе как определить, что они близкие?
Нет, это паранойя. Кому нужен я, кому нужны они? Да и куда проще прослушивать звонки из моего дома, зачем отключать телефон?
Что делать? Отправиться в город? А дальше? Товарищи милиционеры, или господа полицейские, моя бывшая жена не вышла на работу и не отвечает на мои звонки. Да сосед пропал, и приятелькомпьютерщик, да радист САРа, да племянник, а с ним еще четверо, а баба Настя умерла от бешенства, а мозг послали в какую-то хитрую лабораторию некробиологических структур, а мне звонят, советуют уехать, после чего отключают телефон. Сделайте что-нибудь, пожалуйста.
И они тут же кинутся что-нибудь делать, да? Ну разумеется, разумеется, иначе и быть не может.
Я вернулся домой. Возможно, даже очень, что беспокоюсь я зря. Не вышла на работу? Эка невидаль. А что телефоны молчат, то мы привычные. Кабель перережут, провод украдут. Но Ирина дозвонилась бы до работы в любом случае. Нет, нужно ехать.
Только вот куда? В город? Похоже, этого от меня и ждут. Не знаю, кто, не знаю, зачем. Последнее время чувствую себя шариком в китайском бильярде. Или недобитым волчишкой. Обложили и гонят. Гонят — или уводят, как уводит куропатка от своего гнезда?
Куропатка, как же. Пусть волчица. Крыса. Нечто.
Тогда — сидеть у моря, ждать погоды?
Я раскрыл железный шкафчик. В нем, считается, мой арсенал недоступен для грабителей. Порох, капсюли, гильзы, дробь, всякие заморочки.
Пора пополнять боезапас. Потратил на гостюшку, значит, тут же восполнить следует.
Среди банок с дробью одна — особенная. Мой вклад в приватизацию. Восемьсот граммов серебряного припоя. Взял на память об институте. Оказалось — поскромничал. Директор получил институтскую базу отдыха, три каменных дома, три деревянных бревенчатых и дюжину щитовых. Плюс полтора гектара земли в прекрасном месте.
Что смог, то и приватизировал.
Зерна припоя не круглые, а яйцевидные. По размеру — как раз нулевой. Только серебро настолько тяжелее свинца, насколько свинец — алюминия. Значит, пороху тоже побольше. Ствол быстрее изнашиваться будет? На мой век хватит. Век мотылька. Кукушка, кукушка, помолчи, пожалуйста, а?
Теперь я не торопился. Порох спешки не любит. Кончил в седьмом часу. А темновато. Тучи набирают вес, небо заполонили, скоро за землю примутся.
Я перенес в кабину ружья, оба, патроны, паспорт, охотничий билет, мандат на отстрел волков и собак — вдруг остановят на дороге. Опять же еду не забыл. Это пока есть не хочется, а после… Я, когда нервничаю, ем много. Такова моя натура. Пить — только чай, на заварки не пожалел.
Ехал, поглядывая и в зеркало заднего вида, и по сторонам.
Никому я не нужен. Обыкновенная паранойя, заскок. Перемещение крова в пространстве.
Вот так ехать и ехать, далеко-далеко. За Астраханскими арбузами. Порядиться и возить, разве плохо? Или за туркменскими дынями. Итальянскими мандаринами лучше. Шалишь, дядя. Есть такое понятие — место прописки.
На грунтовой дороге подумалось, что если дождь действительно пройдет, нахлебаюсь я вволю. Чуня выносливый, пройдет, но измажется крепко. Наверное, такими пустяшными мыслями я пытался внушить самому себе уверенность в завтрашнем дне. Высоко сижу, далеко гляжу. В завтрашний день, пятницу.
Речушка-то едва жива, Шаршок. Но тучи приникли к земле, скоро лизать начнут.
Я подъехал к лагерю в сумерках. Нет, не лучшее для меня место, обзор неважный, и сам я плохо виден. Приехал ведь себя показывать, да на других смотреть. Поднялся на пригорочек, перевалил его. Вид на кладбище. Успевшее закатиться солнце из-под горизонта осветило малиново набрякшие облака, и вокруг на минуту стало, как в печном поддувале.
Чуть, самую малость съехал вниз и встал на тормоз. Тормоза у меня хорошие. На машине тормоза. А в голове — не поменяешь, с какими жил, с такими и жить дальше, сколько придется.