Они уже возвращались к крыльцу, когда забилась, заржала лошадь в конюшне — громко, с прихрапом.
— Волков чует. Лес недалеко, расплодились, — насчет волков уполномоченный знал точно, было по ним совещание.
— Волков? — с сомнением повторил чекист.
— Глазнев, сходи, проверь, заперты ли ворота, — приказал лейтенант.
— Как отобрали ружья у населения, волки непуганными стали, — слышал Иван говорок уполномоченного. Балаболка. Что волки, когда винтовка в руках.
Он шагнул за ворота. Были бы волки, он стреляет метко. Ничего не видно, мрак. Он напряг слух. Шорох, слабый, едва слышный. Винтовка успокаивала, да и чего бояться. И все-таки…
Он отступил. Из пыльного, сухого воздуха накатил запах, сначала даже приятный, но секунду спустя — невыносимый. Рвота скрутила, согнула Ивана; кислая комковатая жидкость толчками хлестала из него, а вдогонку тянулась клейкая липкая слюна, спускаясь непрерывно до земли и возвращаясь назад. Рвота перебивала дыхание, пот заливал глаза.
— Падаль… — Иван старался набрать побольше воздуха.
Дрожащие, подгибающиеся ноги с трудом держали. Обессилел вмиг.
— Ой, худо мне, — он оперся на винтовку, переводя дыхание. Скорее назад, пока может.
Скользкая холодная рука легла на лицо, сначала нежно и мягко, но едва запах вновь коснулся ноздрей, хватка стала железной. Иван еще услышал влажный треск, но понять, что это ломалась его шея, не успел.
Лошадиное ржание перешло в визг, пронзительный, невыносимый — и вдруг стихло.
— Закопался, орелик, — Игорь Иванович стоял на крыльце, поджидая остальных. Послали дуралея на свою голову. И чего тот возится, дело-то немудреное — ворота закрыть.
— Вот и он, — миролюбиво ответил лейтенант.
Из черного проема ворот отделилась тень и направилась к костру, к дому.
— Кто это с ним? — прошептал уполномоченный.
Вторая тень, третья, пятая. Одни выходили из ворот, другие переваливались через ограду и, даже не вставая в полный рост, почти на четвереньках надвигались на стоявших у порога дома.
— Стой, — сержант неспешно вытащил револьвер, — стой, говорю, — и, лейтенанту: — Не отставай.
Стрелял он спокойно, деловито, лейтенанту почудилось, что сержант даже насвистывает вальсок и выпускает пулю на каждый третий счет.
— Догоняй, лейтенант.
Увесистый пистолет стал непослушным, рвался из руки, подпрыгивал и только с последним патроном строптивость покинула оружие.
Попал ли в кого?
— Отходим, — дернул за рукав сержант.
Подтолкнув растерянного уполномоченного, они вбежали в дом. Не выпуская пистолета, лейтенант свободной рукой искал засов.
— Посветите же!
Стукнула дверь в коридоре.
— Сюда, хлопцы, — возница подбежал первым, встрепанный, с горящей свечой. За ним и Федот, с винтовкой. Лейтенант задвинул засов.
— Старшина где? — и, отвечая, звон разбитого стекла со стороны караулки.
— Быстрее в комнату, — торопил чекист.
Лейтенант шел последним, оглядываясь в темноту коридора. Никого.
Отекшие, не отдохнувшие ноги старшины с трудом влезали в красивые, но узкие голенища-бутылки. Сейчас, сейчас. Левый сапог наполовину натянулся, когда треснуло выдавливаемое стекло, посыпались осколки. Холодом потянуло из окна, пламя лампы затрепетало.
— Старшина! — кричал кто-то в коридоре. Вырванный оконный шпингалет покатился по полу.
Винтовка, прислоненная к стене, накренилась и упала, штыком процарапав дугу на обоях. Скверно.
Старшина нагнулся, поднимая винтовку, а, когда выпрямился, в окно уже ввалился оборванный тощий мужик, вслед за ним лез другой.
И на такую рвать патроны тратить?
Наработанным ударом старшина вогнал штык в живот противника, железо пронзило плоть легко, но — ни вскрика, ни стона, грязные пальцы обхватили цевье.
— Балуешь! — винтовка завязла в теле, мужик никак не выпускал ее, а другой выходил из-за его покатой спины.
Задетая локтем лампа опрокинулась и ярко вспыхнула. Где остальные-то? Старшина оглянулся на дверь. Одному не сдюжить, уходить надо, вон новая харя в окне. Он оттолкнул винтовку, отступая. Босая нога зацепилась за полуспущенный сапог, старшина упал на руки, пыльный половик сбился. Он полез к двери, вырываясь из цепких рук, сначала молча, но когда зубы стали рвать живот, вытягивать внутренности, он закричал, и только тогда вместе с криком пришла и боль.