Впрочем, таковым быстро становится любое дело, приносящее серьезный доход. Те же артисты и актриски до изобретения синематографа и ТВ были париями и отщепенцами. А у всяких там балерин, щеголяющих на сцене в неприлично коротких юбочках и сверкая затянутыми в плотные лосины ляжками, основной доход шел именно с этого самого, которое мы из скромности не будем называть своим именем. А звездами служители муз стали лишь тогда, когда технические возможности человечества позволили закреплять их творчество на носителях и продавать большими тиражами. Став очень богатыми, они стали и весьма почтенными и уважаемыми. Впрочем, к моей истории это никого отношения не имеет.
Гы! Поржал, когда пришлось долго разъяснять Лга’нхи концепцию проституции. Его пещерный мозг плоховато усваивал идею, что за «потрахаться» надо что-то платить. Обычно вдовушки и так висли на нем гроздьями, а потом еще и накормить пытались или новые порты сшить. И то, что местные девицы выказали такую меркантильность, его изрядно шокировало. Подозреваю, он впервые в своей дремучей жизни задумался о морали и добродетели. (Мы все любим об этом задумываться, когда бабы начинают вдруг нас обламывать.) Хотя что-то мне подсказывало, что и тут он как-то умудрялся прокатиться на халяву. Красавчик, блин!
Вот только не подумайте, что это зависть подвигла меня выгнать его и «забритых» за пределы городской черты! Просто спустя неделю беспробудных пьянок я столкнулся с резким снижением дисциплины, бардаком и раздолбайством личного состава. И когда один пьяный бухарик попытался меня зарезать, это переполнило чашу моего терпения. Кажется, алконавт, узрев мои черные волосы, сквозь пьяные пары разглядел во мне аиотеека и счел своим долгом расквитаться за все обиды. Хорошо хоть, перед тем как напасть, он выполнил полный комплекс угроз и словесных наездов, во время которого я успел подготовиться и долбанул ему плашмя протазаном по маковке, когда он попер осуществлять свои угрозы.
Потом с перепугу я целый час рычал и плевался на Гит’евека, грозя натравить на него страшных демонов Убьюнафига и Охренелиблинсовсем. Гит’евек внял. Судя по всему, у него была командирская косточка, и вышеописанный бардак и в его душе не вызывал особенного восторга.
Потому в течение следующих трех дней мы протрезвляли наших архаровцев, после чего выселили банду «забритых» почти что за городскую черту. (Поначалу хотел и дальше, но к тому времени у меня уже начал складываться мой План.)
Выполняя этот свой архихитрый план, я снял для них самые крайние сараи-дома, что располагались вдоль реки, за складами с лесом, какими-то верфями-мастерскими и огородами. Обосновав это тем, что, мол, тут ребятам простора больше, а искушений меньше. А для надзора за ними в помощь Гит’евеку я отправил Лга’нхи и настоятельно порекомендовал им обоим, дабы подчиненным не стало скучно, загрузить народ тренировками и работой, тем более что им еще молодых надо учить ходить и драться в строю. И в качестве поощрения, и во избежание бунта, на основе «Ведомости на зарплату», составил Зловещий Узор – «График увольнительных». Одна беда: разобраться в жуткой картинке без меня никто не мог, а я был занят другими делами. Так что график висел для устрашения, а погулять в город отпускали наиболее приглянувшихся начальству. Короче, все, как у нас в школе с «Графиком дежурств».
Но не надо думать, что я только бухал и развлекался. Самое главное, я собирал информацию, которую аккуратно заносил на куски шкур, коих у меня уже накопилась целая связка. Сюда попадали и цены на все продукты, и предположительное время приходов разных караванов, маршруты, соотношения цен на товары и вообще любая информация, которую мне удалось вызнать во время общения с купцами. В том числе и инсайдерская. Которую, увы, без бухла из народа не выудишь.
Пришлось, конечно, помучиться и помучить Кор’тека, который уже стал с ужасом посматривать на связку тонких шкурок, для хранения которых пришлось приспособить отдельную сумку. (Как и всякий нормальный человек, он настороженно относился ко всякому колдовству.) Но что поделать, одна только моя попытка свести разные цены к общему знаменателю – ракушке – потребовала неимоверных усилий. Потому как цены в экономике, основанной на натуральном обмене, – это дремучий лес, перенаселенный лешими, которые делают все возможное, чтобы путник, в этот лес вступивший, заблудился там на веки вечные. Условный килограмм ракушек можно было обменять на условные полкилограмма меда. Полкило меда – на полкило бронзы, а на полкило бронзы купить полтора-два килограмма ракушек. Все зависит от того, насколько нужен тебе тот или иной товар, твоего умения торговаться и связей. Но в конце концов я понял, что мои утренние похмельные страдания были не напрасны и начатые мной изыскания дали некий положительный результат. А плодами своих трудов я смог воспользоваться даже раньше, чем рассчитывал.
Восточные ребята подошли ко мне примерно через пять дней после нашего прибытия и предложили продать им бронзу. Они малость недоумевали, почему я не сделал это сам, – обычно, стоило им только появиться в Вал’аклаве, горские, и не только, купцы уже вились вокруг них ужами, пытаясь поскорее выкупить редкий и дорогой товар.
«Фигушки!» – я сделал вид, что мне это неинтересно. Благодаря пьянкам, Кор’теку, парочке знакомых купцов и общению с таможенником Тод’окосом, с которым я свел небескорыстное знакомство буквально на следующее после прибытия утро, я уже знал, что, во-первых, в этот год мы тут были единственным большим караваном от горцев и вообще с запада. (Спасибо аиотеекам.) Во-вторых, что ребятам с пряностями бронза не нужна. У них и своей полно, просто везти ее не очень выгодно по сравнению с более легкими шелками и дорогими пряностями. Потому они обменивают тут свои специи на нашу бронзу, чтобы потом обменять ее на меха, мед и воск, которые поставляют по Большой реке с севера. А в-третьих, эти караваны с севера должны были прибыть еще месяц назад, но почему-то задерживались.
И тут в моей алчной головенке сразу зашевелилась некая хитрая комбинация.
Глава 3
Вот я сейчас и думаю, а не были ли мои последние злоключения результатами этой хитрой комбинации? Ведь начались они буквально на «банкете» в честь удачно заключенной сделки. Это могли и «восточные ребята» подстроить, и лесовики (хотя сильно сомневаюсь, хитрых «комбинаторов» я среди них не заметил). А может, даже и люди Митк’окока, которым, возможно, не слишком понравилась моя предприимчивость. Раньше-то они небось, только пользуясь знанием цен и временем прихода караванов, вылавливали в мутной водичке своей «мутной» экономики наиболее крупную рыбешку. А тут появился этакий ухарь-купец, провернувший за их спинами крупную сделку. Вот его и решили примерно наказать, обобрав до ниточки на «законных» основаниях. В конце концов, еще древние говорили: «Ищи, кому выгодно», а судя по тому, что мой караван пряностей едва не пришвартовался в складах Дворца, Митк’окок тут и был главный подозреваемый. Но поди докажи это на суде, в котором заседает сам Митк’окок.
Да и вообще, после всего произошедшего нам хода в город больше нету. Выгнали нас из города, и теперь приходится ютиться на пляжике какой-то бухточки, километрах в пяти от Вал’аклавы, на противоположной стороне реки, и мучительно перебирать события последних дней, пытаясь вычислить, кто же меня подставил?
Наш жилой сарай сотрясался от ударов стихии. Я, Осакат и наши «флотские» тесно сгрудились возле жиденького костерка, горевшего в очаге посреди хлипкого обиталища. Увы, все то немногое тепло, что он давал, мгновенно выдувалось сквозь пусть узенькие, но многочисленные щели в крыше, дверях и окнах. А разжечь что-то побольше было накладно – дрова и кизяк тут стоили денежку, или ракушку, или бронзюльку. Короче – стоили. Как я уже выяснил, в качестве топлива для Вал’аклавы привозили либо дровишки с гор (дороже всего), либо выловленный из моря плавник, либо кизяк от пасшихся в степи овцекоз. Но, сколько ни завози, все равно мало, приходилось экономить, используя топливо в основном для приготовления пищи и нужд промышленности.