– Я сотворил много зла, но не все из того осознавал. А когда осознал, то было уже поздно. Грех был совершен, душа – проклята, знание о том, что я демон – получено.
– А когда ты это понял? В какой момент?
– Когда умер. Вернее, я думаю, что тот момент осознания, это был момент смерти… момент перехода. Ко мне просто пришло это знание и все. Я понял, что совершил чудовищные ошибки, будто прозрел. А потом стал видеть их, переживать снова, и снова, и снова…
Корф глубоко вдохнул.
– Странным образом я помню только все плохое из прошлой жизни. Помню каждый прокол мечом каждого мужчины, женщины, ребенка, собаки. Помню каждый удар, что наносил жене и детям. Помню, как перерезал глотки коровам, овцам, свиньям. Помню каждый крик, каждую слезу, каждую обиду, что нанес живым. Я могу их сосчитать. Все это. Могу сосчитать и назвать тебе цифру… Хочешь услышать ее?
Стефания перестала слышать задорное пение птиц. Весь мир сжался до размера самых нормальных неящеричных зрачков, сверливших ее насквозь. Зрачков пусть и человеческих, но с нечеловеческим страданием, прячущимся за ними.
А разве такое возможно? Разве демон может страдать?
– Но самое страшное то, что я не помню ничего хорошего. Я знаю, что испытывал радость, счастье, удовольствие, потому что знаю, как оно чувствуется. Но я не помню ничего из этого: ни событий, ни людей, ни сами ощущения – как будто кто-то стер это все специально, оставив мне лишь воспоминания о боли, о зле, о гневе. И всякий раз, когда я об этом думаю, я понимаю, что это неправильно. Ведь так не должно быть?
Стефания замотала головой.
– Нет. Не должно, – тихо произнесла она.
– И в этот момент я думаю о Боге. Мне кажется, это он забрал мои счастливые воспоминания, оставив лишь бесконечное раскаяние. Невыносимое. Терзающее. Такое тяжелое и такое неизбежное. Именно это делает нас демонами. Мы отчаянно стремимся попасть в этот мир, чтобы обрести второй шанс. Чтобы обрести хорошие воспоминания. Добрые. Наполненные любовью и счастьем. Я очень устал от страшных картинок, Стефа. Я хочу побольше хороших.
– Прости, Корф, я бы очень хотела тебе поверить, но это идет вразрез со всем тем, что я вижу на процедурах. Демоны, наполненные яростью настолько огромной, что они не щадят даже маленьких детей и ломают им позвоночники. Нет там раскаяния.
– Я повторю тебе то, что сказал в первую встречу: не все мы одинаковые. Не все готовы использовать честные способы заработать Божью Благодать. Иногда кажется, что нужно рвать и метать, кричать в этой агонии, причинять боль другим, чтобы завладеть этим шансом на еще одну жизнь. Агония заставляет онкобольных людей прыгать из окон, разряжать дробь себе в голову. Никогда не знаешь, как поведешь себя, когда боль – это все, что есть в твоем мире. Мы были людьми. Такими же, как и ты. Просто мы совершили ошибки и получили по заслугам. Не все люди готовы раскаяться, также как и не все они готовы вообще прощения попросить. Демоны такие же. Есть среди них те, кто готов раскаяться и ступить на сложный тернистый путь к всепрощению, но вы же у нас эту возможность отобрали.
– Мы?! – удивилась Стефания.
– Вы засекретили знание о кавернах – единственном способе для демонов выйти в этот мир и замолить свои грехи. У них нет выхода оттуда, где они томятся, вы все запечатали.
– Если это знание попадет в зловредные руки…
– Ты говоришь как твои престарелые предшественники. Но ты ведь не такая.
– Ты меня не знаешь!
– Знаю достаточно, чтобы понять, что такие, как ты, Ева и Ибрагим – вы можете стать поворотным моментом в истории экзорцизма. Вы можете открыть нам возможность исправиться.
– Так что, ты хочешь сказать, что ты белый и пушистый и ты просто хочешь искупить вину?
– Искупить вину… Как много смысла прячется в двух словах. Это ведь не так легко, как кажется. Я не могу вернуть к жизни тех существ, у которых эти жизни отнял. Что же можно совершить такого, что засчитается как перекрывающим тот грех? Нет, здесь все сложнее. Это не игра в карты, где старшая бьет младшую. Я физически не смогу умереть столько раз, сколько жизней отнял. Эта игра сложнее, и никто не знает ее правил, потому что измерить боль невозможно, у каждого она своя, как и размер раскаяния.
– Так почему ты здесь? Кто тебя привел?