- Это невероятно, ваша светлость! - воскликнул доктор. - Но это тварь оказалась изрядно нашпигована железом! Вот такими кусочками! Ума не приложу, кто же и с помощью какого оружия умудрился так нафаршировать нашего монстра! - и доктор выложил на стол перед Геронтиумом горсть металлических огрызков, напоминавших собою свинец.
Память у Геронтиума внутренне заскрежетала и он с трудом, но вспомнил, как это называлось ещё в той, прежней жизни: "Картечь это, картечь самая настоящая!"
- Что вы по этому поводу думаете, ваша светлость? - не унимался доктор.
- Ступай себе, милейший, ступай! - спокойно сказал Геронтиум. - Я разберусь.
А думал он о том, докладывать или не докладывать Великому посвященному о происшедшем, а если и докладывать, то, как всю это историю лучше преподнести? С некоторых пор такого рода доклады стали для Геронтиума проблемой: Великий посвященный сделался нервным и мнительным. Не иначе, как что-то предчувствовал. Или просто - старел. В конце концов Геронтиум решил, что доложит несколько позже, вечером, потому как, начиная с полудня должен был присутствовать на очередном заседании Верховного суда Гранд-Эллизора, что для него, главстража, было обязанностью обременительной, но от которой никак нельзя было отказаться.
Заседание выдалось довольно скучноватым. Почти ничего серьёзного, за исключением одного дела, которое с виду было тоже не шибко большим, но в котором фигурировал беглый раб, по происхождению - хамт. Рабы в Эллизоре, впрочем, почти все были из хамтов как таковых, но этот умудрился каким-то образом сбежать с южных рудников - причем, довольно давно, почти год назад и всё это время якобы скрывался здесь, в подземельях Гранд-Эллизора, но выглядел при этом довольно прилично, нисколько не измождённо, из чего можно было предполагать, что ему кто-то здесь помогал, подкармливал, так сказать. Плохо было то, что случайно опознанный и схваченный на рынке беглец наотрез отказывался давать какие-либо показания. Опознавший его стражник из охраны южных рудников, по случаю же оказавшийся в столице, тоже не мог ничего от себя прибавить, кроме уверенности в том, что этот хамт и есть один из сбежавших рабов, но даже имени его страж не мог вспомнить. Сам беглец прямо не отрицал своего беглого происхождения, но и никаких показаний не давал, ограничиваясь исключительно словами "да" и "нет", разбавляя их неопределённым мычанием и покашливанием.
При вполне удовлетворительном виде подсудимого это покашливание Геронтиуму не нравилось: а вдруг это туберкулёз, столь свойственный рудникам и совершенно не приемлемый в столице Гранд-Эллизора? Нет, решительно, нужно такого рода дела вывести из-под судебной юрисдикции столицы и сразу отправлять в гарнизонные суды: пусть там поскору и разбираются с беглыми рабами, несмотря на то, что они были пойманы в самой столице. Почему-то при всех этих мыслях и при виде заросшей рыжеватой щетиной лица беглого хамта, Геронтиум почувствовал себя дурно. Душновато было в главном судебном помещении Совета, душновато, ничего не скажешь, хотя ещё только весна, что же будет в разгар лета? Оставив дежурному судье роль вершителя судьбы беглеца (а чего решать-то, полсотни плетей и обратно на рудник!), Геронтиум вышел из залы и направился в судейскую палату, где всегда можно было найти теплый чай и сдобную булку с маком от чтущих закон булочников с центрального же рынка. К своему удивлению в судейской находился не кто иной, как Тимур, немой служка самого Великого посвящённого. Он молча протянул ему сложенную вчетверо записку.
"Дружище! - легко узнал Геронтиум почерк посвящённого. - Прошу беглого хамта передать непосредственно Тимуру, но без юридического оформления данного шага. Для этого обеспечь этому рабу оправдательный приговор. Надеюсь, это не потребует от тебя излишней траты сил! Сегодня вечером на доклад можешь не являться, встретимся чуть позже".
Главстраж невольно вздохнул и с некоторым испугом оглянулся: не слишком ли заметен был его вздох. Лицо таллайца Тимура оставалось совершенно бесстрастным, а больше в судебной палате никого не было.
Глава ВОСЬМАЯ
БОЛЬНИЧНОЕ ВРЕМЯПРОВОЖДЕНИЕ
Зарайскому было плохо. Он очень ослаб от большой потери крови, сверх того сознание или понимание себя самого никак не могло обрести необходимой или, как сказал бы он сам, рабочей ясности. В душе жили какие-то явно посторонние образы, а то и - звуки, это был какой-то странный шумовой и зрительный фон, причём, по всему, прямо не связанный с недавно происшедшим, но, по всей видимости, случившееся покушение помимо физического ущерба, всколыхнуло какие-то пласты в подсознании, нанеся душевную травму. Со всем этим ещё предстояло разобраться, но для этого были нужно силы и время, а того и другого пока просто не находилось. Мешала и организационная сторона: первоначально Джона Александровича доставили в травматологическое отделение одного из новых подмосковных больничных комплексов, поскольку соответствующие службы VES не были вовремя оповещены и подключились несколько позже - уже тогда, когда Зарайскому на месте сделали операцию. Теперь речь шла о переводе в специализированную клинику, но для этого тоже требовалось утрясти некоторые формальности, да и чувствовал себя Зарайский неважно, толком еще не отойдя от наркоза. А ведь и здесь не повезло: будь он сразу доставлен в свою режимную клинику - там, скорей всего, использовали бы иное средство, из имеющихся ныне в арсенале анестезиологии, которое не имеет таких отрицательных последствий и осложнений, как наркоз, однако в подмосковной больнице, хоть и новой, про альтернативы наркозу даже и не слышали.
- Значит, ваш травматического действия пистолет не помог?
Джон Александрович приоткрыл глаза и вспомнил, что перед ним на больничном стуле сидит начальник службы внутренней безопасности Рем Голышев и держит в руках электронный планшет, в котором стремительно делает какие-то пометки. Ишь, насобачился-то. Да сейчас все уже насобачились сразу всё в электронном виде записывать и оформлять, ручкой почти уже никто не пользуется. Да и сам Зарайский тоже таков, тоже всему этому насобачился, куда денешься. Значит, Голышев уже "копает" и под него, Джона Зарайского? А что такого, да, неприкосновенных у нас нет! Точнее, "не копает", но расследует происшедшее. И демонстративно на "вы" перешёл, как и полагается "по службе"! Лис-Голышев, Лис-Рем этот самый. А что? - Голышев и в самом деле напоминал лиса своей буроватой мастью, худобой, заострёнными чертами лица. Не вполне рыжий, но светло-бурый, ходит кругами, всё что-то вынюхивает. Не только по должности, но и согласно призвания. Во все времена на такие должности, понятное дело, стараются брать людей подходящих, способных, со-от-ветствующих, вот!
- Увы, расстрелял почти всю обойму...
Так ведь, кажется, и было? Чудовище стремительными и какими-то странно для его размеров и веса легкими прыжками неслось прямого на него, а он, Джон Александрович, пулял в него резиновыми зарядами, которые никакого особого вреда нападавшему монстру причинить, в принципе, не могли. Глупая, однако, получилась ситуация!
- Четыре выстрела... - уточнил Голышев.
- Один патрон улетел в траву целым...
- Да, мы нашли!
- А телефон?
- Тоже!
- Это хорошо... От травмата толку мало. Это была целая собака Баскервиллей! Нет, куда больше! Как я вообще уцелел?
- А сами вы, что помните дальше, как дело было? - голос у Рема никогда не отличался особой выразительностью. Такой тусклый, бесцветный. И здесь, в больничной палате, он разговаривал с Зарайским почти шепотом, хотя больше никого в помещении не было. Ну, а если всё же подслушивают, то современная аппаратура любой шёпот всё равно запишет и разберёт. Но Голышеву надо делать вид, что шифруется. Сила привычки!
- Дальше эта тварь вцепилась в меня, вот, это я помню... - Зарайский на минуту задумался. - Чуть не отхватила руку - и я, кажется, упал... Дальше почти ничего не помню, отключился. Или потом были ещё выстрелы?