- Если ты с малых лет на рудниках, то откуда у тебя опыт шаманского знания? - ещё более прямо спросил посвящённый. Наверное, в другой день он не стал бы вести столь откровенный разговор, хамты вообще любят строить беседу со многим словоблудием и многими оговорками, но здесь, в личной жреческой тюрьме, в этом не было никакой необходимости.
- Рудники это не помеха, - последовал ответ, - ты и так отравил огненной водой наш народ, одурманил нас и даже обров, отравил наш мозг и наше сердце, так что рудники и шахты это куда большая свобода, чем тот яд, благодаря которому ты взял для своего Эллизору нашу силу и нашу правду!
Яков на всякий случай сжал под туникой рукоять кинжала, но хамт не стремился проявить какой-либо агрессивности, хотя слова его были не хуже острого меча. Сделай же заключённый хоть малейшее движение, великой посвящённый с удовольствием бы убил его, но пока тот не давал явного повода.
"Ишь ты, какой смельчак! - пробормотал про себя Яков, захлопнув дверь камеры. - У них, видите ли, есть своя правда! Кому она только нужна, эта правда?" Не только Эллизору, но и куда более примитивным обрам хамты дали себе завоевать и поработить, не оказав ни малейшего сопротивления, а теперь этот беглый раб смеет рассуждать о какой-то правде. Хотя в нём явно есть сила и интуиция настоящего шамана, что для ближайших целей Великого посвящённого вполне могло пригодиться.
Выскользнув из дворца с помощью одного из служебных проходов, Яков пересёк площадь Согласия и некоторое время шел по центральной улице, где уже начали распускаться и давать свежую, пусть пока ещё мелкую, но очень нежную листву большие эллизорские берёзы, специально выведенные прямыми стройными - в отличие от ещё доисторических, малорослых и кривоватых. Кроме распустившихся берёз, во всю цвела густая эллизорская же акация, бледно-жёлтые цветы которой имели свой удивительный терпкий аромат. День был уже почти по летнему тёплым, но Яков, чтобы не быть узнанным собственными подданными, кутался в свой стражнический плащ, надвинув почти на самые глаза капюшон. На стражу праздные зеваки, как правило, старались лишний раз не пялиться, чтобы самим не привлечь к себе внимания тех, кому заповедано блюсти законную строгость. Народу на центральной улице было довольно много, в том числе и праздношатающегося. Ну, понятно дело, эпоха стабильности и бесконтрольный прирост населения каким-то непостижимым образом порождал и массу бездельников, всеми возможными правдами и неправдами, но явно живущих за чужой счёт. В былом стародавнем Эллизоре такого не было: то есть, праздношатающихся средь бела дня жителей клана можно было увидеть только по большим праздникам, тогда как по будням почти все были заняты - кто на заготовках, кто на рыбной ловле, кто в патруле... Иногда Яков даже подумывал, не ужесточить ли внутреннюю политику, если не во всём Эллизоре, то хотя бы в столице в отношении общей занятости полезным трудом, но пока тянул с непопулярными мерами, надеясь, что близящаяся эпоха Великого торжества, сама по себе мобилизует всех его поданных. Да, им не хватает настоящего Царя, они о таковом, кстати говоря, уже давно мечтают. Ну, что ж, с наступлением Великого торжества, они получат себе Царя. И тогда, кто не сумеет мобилизоваться, будет сброшен с корабля современности как ненужный балласт. Истинный Царь не будет цацкаться со слабаками, как приходится это, порой, делать иному наместнику. Яков, впрочем, никогда не переживал из-за своей роли именно что наместника - действительно, жречество само по себе привлекало его в большей степени, чем явное царствование. Жречество всё же позволяло использовать многие тайные пружины в достижении и удержании власти, тогда как Царю это даётся с куда большими сложностями и опасностями, поскольку такого рода властитель куда более на виду и его власть более открыта, более явна, так что и покуситься на неё кто-либо может куда скорее.
Минут двадцать Яков провёл на площади Авгуров возле медного изваяния Великого Скунса. Медь опять заметно потемнела, пора бы почистить, но столичная служба, от которой это зависело, плохо чесалась на этот счёт. Не мешало бы дать им взбучку, а то это не дело, чтобы сам великий маг следил за состоянием изваяния, посвященного великой сущности верного Скунса. Уже давно Яков подумывал, а не заменить ли медную статую бронзовой, но всё не решался, ведь, как правило, зажиревший народ не любит перемен - даже таких незначительных. Пойдут разговоры, слухи, предсказания. Бывает же, что большой пожар вспыхивает от маленькой искры, а этого как раз и следовало опасаться, потому что, если Яков и предугадывал в будущем немалые народные бедствия, то вовсе не хотел, чтобы какие-либо волнения разразились раньше времени. Нет, Скунс пока обойдется и медной телесностью, ничего, чай не обидится. К тому же, в "Сказании о Великом Скунсе" помимо его всегдашней верности подчёркивается и его особая неприхотливость, так что и медному Скунсу впору будет не выпячивать свою внешность.
За площадью Авгуров Яков свернул в более узкие переулки, но вскоре устал прогуливаться по ним, поскольку последние были довольно однообразны и ничего нового из себя не представляли. Ресторанчик, где была назначена встреча с Геронтием Номом, на первый взгляд казался далеко не перворазрядным, но находился в полном ведении службы эллизорской секюрити. Соответственно и владелец этого ресторана, как догадывался Яков, был агентом того, с кем он и пришёл разделить скромную трапезу. Скромную, потому что Яков почти всегда предпочитал воздержание пресыщению, а Геронтиуму уязвлённое недугами состояние здоровья также не позволяло излишествовать в пище и вине, хотя отсутствием аппетита он всё же не страдал и воздержанность давалась ему куда с большим трудом.
Ограничились паровой форелью, сыром и салатом из свежей зелени. Яков рискнул чуть пригубить выдержанного красного вина, да и то наполовину разбавил его холодной водой.
- Когда-то ты, посвящённый, и вовсе не брал в рот вина. Даже сухого! - заметил Геронтиум, не спешна отправляя кусочек форели в рот и словно бы принюхиваясь, чем ещё вокруг пахнет. Сам он спиртного и вовсе не употреблял. Хотя когда-то, страшно давно, кажется, предпочитал хороший виски. Правда теперь, в нынешнем Гранд-Эллизоре ни хорошего, ни плохого виски было и вовсе не сыскать.
Они сидели в специально отведенном закутке, с добротно зашитыми крашеным деревом стенами и, как ранее уверял Геронтиум же, их здесь никто не мог подслушать.
- Времена меняются, любезный друг, - ответил Яков, поболтав в бокале вино и совсем чуть-чуть пригубив. - Но если ты вдруг надеешься, что я теперь могу утратить трезвость и стать не воздержан на язык, то это вряд ли.
Былая, совсем из других лет улыбка зазмеилась на подурневшему и постаревшем (в сравнении с теми же былыми годами!) лице бывшего же (но по сути оставшегося таковым навсегда) маггрейдского жандарма:
- Что ты, что ты! - воскликнул он как-то даже чересчур весело. - Тот, кто умел быть трезвым с юности, редко изменяет этому правилу!
Великий посвященный, напротив, с серьёзным видом кивнул и тоже попробовал кусочек форели: вероятно, должно быть неплохо, но у Якова уже давно после самого "пробуждения" приключились свои же индивидуальные проблемы - что-то со вкусовыми рецепторами, он почти не чувствовал вкуса пищи, только если в ней присутствовали жгучие пряности, но последние не принимал желудок.
- Так и нет... вкуса? - сочувственно произнёс Геронтиум. - Да, все мы пострадали во всей этой истории.
Яков только отмахнулся: мол, что теперь говорить, поздно, дело прошлое.
- Ничего, снадобье помогает!
Геронтиум только вздохнул в ответ, поскольку пребывал во мнении, что лично ему это самое снадобье помогает гораздо в меньшей степени.
- Давай к делу! - сказал посвященный, оставил блюдо с форелью и больше к ней не притрагивался, лишь отломил небольшой ломоть хорошего овечьего сыра.
- К делу-так делу... - пробормотал его собеседник и быстро дожевал ещё один кусок форели. - Дела такие. Самое главное: похоже, что границы и впрямь становятся проницаемыми. Значит... начинается?