И с этими словами супруг испарился, не забыв, как ни странно, закрыть дверь на ключ. Катя присела на нижнюю ступень стремянки, хотя это было крайне неудобно, и вытерла ладонью выступившую на лбу испарину.
"Что это со мной? - подумала она. - Никогда такого не было!" Не то, чтобы она никогда не гневалась и не обижалась на мужа, но вот такого острого нутряного и труднопреодолимого желания заехать супругу (честному иерею в рясе и с золоченым крестом) вот этим самым истекающим краской валиком, она точно раньше не ощущала. Просидев так минут пять и не придя ни каким выводам, не найдя также никаких эффективных способов борьбы с самой собой же, кроме молитвы "Господи помилуй!", она взгромоздилась на стремянку вместе с ведёрком и валиком, дабы-таки начать красить кухонный потолок в невольном одиночестве.
Таня позвонила в двери часа через два, когда Катя заканчивала многотрудную и многокрасочную битву. Точнее, однокрасочную, потому как краска была одного цвета - белого. Разумеется, оделась матушка в соответствующе старье, однако когда незваная гостья увидела хозяйку на пороге, то невольно содрогнулась. Хорошо, ещё краска была и впрямь только белая, не красная, а то впору было бы озвучивать какой-нибудь сюжет в стиле ужастика про вампиров.
Тем не менее Татьяна, хотя и сама выглядела крайне озабоченной, удивлённо спросила:
- Что с тобой?
- Ремонт! - коротко ответила Катя и кивнула: мол, заходи, раз уж пришла!
Пройдя на кухню, её подруга некоторое время изучала взглядом посвежевший потолок, потом перевела взгляд на валик и кисти и удивленно спросила:
- Это ты чем - валиком?
- Ну, частично... - замялась Катя. - С валика много брызг летит... Больше кистью!
- Ну, ты даёшь, подруга! - удивилась Таня. - Кто же потолок кистью красит? Надо пульверизатор!
Катя промолчала, ощущая, что сейчас начнёт краснеть.
- Хочешь чаю? - сказал она, чтобы сменить тему и тут же сообразила, что с чаем будут проблемы: посуда и чайник были предусмотрительны убраны по причине всё тех же ремонтных работ.
- Нет, не стоит! - Татьяна еще раз окинула взглядом кухню, словно убеждаясь в том, что здесь присесть и впрямь негде, и спросила: - Может, в комнату пойдём, надо поговорить! А то, похоже, я... влипла в одну историю. Это из-за начальника... моего Антона... этого... Зарайского!
Уже на выходе из больничного комплекса, мобильник вновь потревожил о. Максима. Как нарочно, звонил Окоёмов-старший с просьбой забрать внучек прямо сейчас, потому что совершенно неожиданно приключилось так, что прямо в сию ночь его просят вылететь в Англию для участия в международной конференции по проблеме охлаждения Гольфстрима.
- А разве его надо охлаждать? - тупо удивился Окоёмов-младший и без того крайне ошарашенный тем, что только что услышал от Зарайского.
- Да нет, чудак-человек! - рокотал в мобильной трубке отец. - Наоборот! Вопрос в том, как не дать ему охладеть! Но меня очень просили, потому что не смог Соколов!
- А разве ты в этой области специалист? - продолжал тупить о. Максим, ища взглядом, где именно она запарковал свой "форд-фокус". Угнать вроде не должны, потому что машина была не новой и даже местами поцарапанная (красить, опять же, всё не было времени и сил).
- Да зачем же там быть специалистом, сын? У меня чисто имиджевые функции!
- Да-да, конечно, все понятно... - бормотал о. Максим уже возле машины, будучи занят поисками ключей в карманах рясы. - Куда же я их девал?
- Ты о чём? - теперь удивился отец.
- Да о ключах! Ладно, я сейчас приеду!
Окоёмов-старший, как видно, принял ближе к вечеру коньячку, поскольку был на редкость благодушен. Да и Англия его, как видно, воодушевляла. Всё же не Бобруйск-какой, хотя и в Бобруйск отец отца Максима поехать бы, скорей всего, не отказался. Он вообще такой, отзывчивый.
Дочки поначалу расстроились, что не придётся ночевать у дедушки, но быстро с этим фактом смирились, потому что маму любили больше всех. Задерживаться о. Максим не хотел, но нужно было переговорить с отцом.
- Сами оденетесь? - спросил Окоёмов-младший у дочерей и, получив согласие, удалился для краткого разговора с отцом же на холодную веранду, где тот привык смолить трубку ещё с тех времён, когда была жива его супруга и мама Максима.
- Значит этот самый Зарайский так сильно болен? - удивился отец.
- Я так понял, что он не просто болен. Это связано с каким-то тяжёлым ранением руки, которое не поддаётся лечению. Мало того, он говорит, что, скорей всего, даже ампутация не поможет...
- Гм.. Это очень странно. Чтобы шеф целой спецслужбы получил тяжелое ранение? Первый раз слышу такую историю. Такие люди не могут прямо идти в поле! Что за чудак-человек? Он не рассказывал, как это произошло?
- Нет... У меня пока нет допуска. К секретной информации... Но он сказал, что будет допуск. Мол, уже оформляют! И он рассказал одну вещь... Мне кажется, что я могу тебе это рассказать, но это очень странно. Он говорит, что его должны как-то там усыпить, погрузить в особый сон... Криационный, называется. Как заморозка... На неопределённое время. Может быть, на многие годы. До тех пор, пока они не найдут средств помочь, залечить эту рану. Говорит, у них уже не один год существует такая практика...
Окоёмов-старший с интересом дослушал до конца, даже забыл про трубку, которая в какой-то момент погасла.
- А что тебя смущает во всём этом?
- Понимаешь, отец, сам Зарайский он был почти как в бреду. Причем врач сказал, что как раз перед моим приходом ему стало хуже, до этого он был в более ясном сознании. То есть, когда позвал меня, то вроде был более или менее трезвым. А со мной говорил так, что... Ну, мне кажется, что он чего-то сильно боится. Заморозки этой, что ли? Ещё он называл эту операцию или методику... "Берегом" почему-то... Ты не знаешь, что это такое? А то я, как священник, не знаю, как ко всему этому относиться. Может быть, этот Зарайский хотел, чтобы я ему как-то помог. Может, хотел бы креститься или исповедоваться, я ж не знаю даже, крещеный ли он? Сперва вроде ещё говорил нормально. Про допуск, там, про то, что мне можно доверять. Но под конец начал совсем бредить...
- Ну, сын, вряд ли я тебе тут помогу! - Окоёмов-старший положил руку сыну на плечо, но в глаза почему-то не смотрел. С ним такое бывало: если чувствовал какой подвох или сам сего опасался, старался не говорить прямо, но - отшутиться или сменить тему. - Впрочем, одно могу сказать. Отца Зарайского я знал в своё время. Человек был непростой, но положительный. А ещё думаю, что у этой самой VES вполне могут быть какие-то свои передовые методики, которые еще не нашли всеобщего применения. На эту твою спецуру весь мир работает, так что не исключено, что этот твой Зарайский не только бредил!
Тут на веранду выглянула старшая дочь и с упрёком заявила:
- Папа! Ты скоро? Мы уже давно оделись!
По дороге Окоёмов-младший несколько успокоился, но дома его ждал новый сюрприз. Катя, когда от неё отлипли неожиданно вернувшиеся дочери, сказала:
- Приходила Таня... Кокорина. У неё проблемы. Её вызвал... фактически, на допрос... Рем Голышев!
- А кто это... - начал было о. Максим и тут же вспомнил, что это новый глава российского филиала VES. И.О., точнее. Вместо умирающего Зарайского.
- Ты же можешь помочь? - с некоторым давлением в голосе произнесла супруга. - Это же теперь и по твоей части! А то он её в чём-то подозревает, хотя она из-за Антона своего...
- Да-а?.. Подожди! - удивился о. Максим. - Разве её Антон тоже служил... служит в VES? Ах, как я сразу не сообразил!
- А ещё! - Катя воздвигла взгляд к кухонному потолку. - Придётся красить второй раз, потому что на один только слой всё получилось с разводами! И нужен этот... пульверизатор!
Глава ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
КОШМАР ДЖОНА ЗАРАЙСКОГО
За окном явно кто-то висел... не испытывая никаких проблем с тяготением, и даже - с определённостью форм. Вот именно, с определённостью форм, что и было, несомненно самым страшным! Если зло не имеет проблем с формами, которые принимает, хотя само при этом имеет самую, что ни есть, конкретную определённость или, как там ещё говорится, сущность, то это крайне страшно. Потому что оно тогда легко сгущается. Это чудовищно, вот что! Возможно, суть происшедшей не так уж давно мировой катастрофы именно в этом. Человек настолько увлёкся разными формами жизнедеятельности, возжаждал жить не своей жизнью, а жизнью других реальностей, которые сам же себе напридумывал, так что сами эти формы уже считал за сущность, забывая, отвергаясь своей собственной человеческой сущности, как вдруг само по себе вполне сущностное зло вышло из тени, выпрыгнуло из засады, обрушилось откуда-то свыше или гигантским змеем выскользнуло из неведомых инфернальных глубин, чтобы поглотить человечество, окончательно купить, заразить или подменить... Да, именно... виртуальным многообразием форм, возжаждавших именно что с подачи зла воплощения и материальной реализации...