В ответ раздалось неопределённое мычание, из которого о. Максим не мог сделать никаких выводов относительно явно предсмертных желаний болящего.
- Вообще-то, если человек без сознания, мы не можем его причащать, - робко прошептал Окоёмов. - Так не полагается...
- Он не без сознания! Он меня слышит! - ответила хозяйка и опять закричала: - Толя, Толя!
- Он вообще верующий? - вдруг спросил о. Максим.
- Как и все!
- Что значит "как и все"?!
- В храм иногда заходил. Свечки ставил!
- То есть, крещеный? Крест носил?
- Ну, точно не знаю. Он про это ничего не говорил. А креста у него никогда не было. Но вы его хотя бы, батюшка, пособоруйте, так ведь принято?
Всё это Окоёмову было крайне огорчительно, однако уходить пришлось с небольшим скандалом: хозяйка явно на отказ соборовать обиделась, а такого рода скандальные ситуации действовали на о. Максима крайне угнетающе.
Это и новый настоятель тоже заметил:
- А ты чего такой мрачный? - спросил он, когда облачался в алтаре перед тем, как начать утреню с чтением Великого канона и жития преп. Марии Египетской.
- Я ничего, отец Евгений... - почти неслышно просипел Окоёмов. - Голос вот только...
Митрофорный протоиерей Евгений слегка нахмурился и изучающе посмотрел на подчиненного: тот выглядел вроде как невинно. Ну, типа, вроде не придуривается.
- Простыл, что ли, отец?
- Наверное...
- Тогда молись здесь в алтаре! В храме все равно читать не сможешь. Или, лучше, раз ты теперь немой, пойди народ поисповедуй! Завтра ж преждеосвященная, причастников много будет, так что как раз проредишь там грешника! - и настоятель даже хохотнул, потому как, пусть и простоватое, но чувство юмора ему было свойственно.
Да и как иначе: в наши дни совсем без юмора долго не протянешь, потому как иначе сожрут со всеми потрохами.
Уже, фактически, за полночь о. Максим пил чай с мёдом и горячим же молоком, но голос толком не возвращался. Катя сидела напротив, обхватив голову руками, но расстроенного вида старалась не показывать, бодрилась, хотя и было заметно, что это даётся ей с некоторым трудом.
- В общем, все документы, все копии я Голышеву сдал... - еле сипел о. Максим. - Теперь будет мне допуск...
Катя на эту информацию никак не отреагировала. Похоже, что все эти дела, связанные с VES стали ей неинтересны. Других дел полно. С теми же детьми, как известно, не соскучишься.
- А как там... Нина? - вдруг вспомнила она. - Жива? Покаялась?
- Да жива-жива! Что ей сделается? Я когда пришёл, она сидит перед теликом и кофе попивает. Ток-шоу смотрит. Еле оторвалась: говорит, самое ее любимое... как-то оно там называется "Всё в шоколаде"? Ну, не важно... Пришлось ей всё же покаяния ради прерваться...
- М-да... - сказала Катя. - Эта твоя Нина ещё всех нас переживёт. Зря ты ей дал свой телефон!
- Ну, Катя, понимаешь, я...
- Нет, не понимаю! - супруга поднялась и бегло чмокнула о. Максима в лоб. - Пойду я баиньки! И ты давай не засиживайся! Отдыхай!
- Да... - прошептал Окоёмов. - Мне же завтра с утра исповедовать на службе...
Так закончился очередной день Великого поста.
Глава ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
НЕСДЕРЖАННОСТЬ ГЕРОНТИУМА
- В общем, моя дочь разговаривала с этой самой ведьмой!
- И что они говорили, дорогой мой?!
- Всё же, любезный Геронтиум, прошу тебя не называть меня так!
- Да ладно здесь всё равно никого нет. Подслушать нас трудновато!
- Всё равно, меня это раздражает, ты же знаешь!
- Ну, хорошо, так о чём у них была речь?
Великий посвящённый вздохнул и ответил не сразу. Какое-то время он сомневался, стоит ли полностью доверится Геронтию Ному, но, фактически, больше опереться в настоящий момент было не на кого. Геронтиум был единственным, кому Яков ещё мог хоть в какой-то степени доверять. Они сидели всё в том же ресторанчике, в котором периодически встречались и ранее. Только в этот раз Великий посвящённый ограничился чаем в небольшом керамическом сосуде и горкой сухофруктов в керамической же миске. Последние пришлись ему не по вкусу (слишком жестковаты и много сахара), но он лишь морщился, поскольку обращать внимание на такого рода пустяки просто не было времени.
Геронтиум, глядя на своего собеседника, тоже решил ограничиться лимонадом и сухим печеньем.
- Я услышал только часть разговора, - продолжил Яков. - Пока я разбирался с Тимуром, пока прокрался дальше в дом через подвал... В общем, эта ведьма втолковывала Ганне, что я ненастоящий правитель Эллизора. Что я - самозванец, который захватил власть неправедный путем, ложью и обманом, с помощью магии и преступлений! Представляешь?
Геронтий хмыкнул и вдруг начал язвить в ответ. Что на него в этом смысле нашло, он и сам не мог понять, ведь в отношении своего начальствующего друга это никогда ранее не было ему свойственно. Не говоря уже о том, что такого рода поведение вообще опасно, тогда как главный жандарм, пусть и был человеком желчным, осторожность ставил выше всего. А тут, вдруг, что-то случилось, переключилось не в ту степь, если можно так выразиться, да ещё в такой именно что степени, когда Геронтий с внутренним ужасом ощутил: он оговорит то, что недолжно и то, что не хочет, и ничего с этим не может поделать!
- Ну, мой великий друг, разве это неправда? - сказал он.
- Перестань же ёрничать, шутник! - удивился Яков, будучи всё ещё в запале от ранее происшедшего и не сразу обратил внимание на поведение главстража. - Ты забываешься!
- Ладно-ладно... просто у меня сегодня настроение такое. Весёлое... Впервые за много лет чувствую себя гораздо лучше... Так, что еще сказала эта женщина?
- Гм... Женщина?! Да я её сожгу эту ведьму на медленном огне в чреве Скунса! Она недостойна называться женщиной!
- Ну, это всегда успеется. Повод мы найдём! Так что же она?..
- Под конец заявила Ганне, что скоро придёт настоящий правитель Эллизора, настоящий избавитель...
- Во как?!
- Да... и зовут его как-то так: Илиоз Освободитель!
- Илиоз?
- Да, так!
- Гм... Странно... Но это что-то напоминает...
- Вот-вот... подозрительно как-то звучит! Такое ощущение, что я где-то уже это слышал. Или читал. Только не могу вспомнить - где?
- Кстати, чуть не забыл! - решил выложить дополнительную информацию Геронтий. - Похоже, что твоя дочь раньше встречалась с этой ведьмой в книжной лавке Бальтазара.
- Ага, да, есть такой... У него раньше Роллан постоянно пасся, хотя я ему и запрещал. Отравил себе ум и воображение всеми этими "Светоносцами" и "Единорогами". Давно надо было уже ввести цензуру и всех этих единорогов запретить!
- Ну, раньше это было нам не выгодно. А сейчас...
- Пока тоже не стоит.
- Может тогда самого Бальтазара под замок?
- Нет, пока не надо. Лучше ты его обложи со всех сторон. Проследи все связи. А там посмотрим... Может, налог ему какой назначить, чтобы чувствовал, о нем не забыли...
Помолчали. Геронтиум по-прежнему с некоторым страхом ощущал, что его распирает какое-то странное и непривычное внутреннее веселие, в том числе - желание дерзить Великому посвящённому, уязвить его, посмесмеяться над ним. Нет, это было странно... С чего бы? Всегда главный жандарм относился к Великому магу с почтением, уважительно. Даже тогда, когда Яков ещё не был этим самым Великим да ещё и магом тогда не был, в древние те незапамятные времена. Но ведь и тогда в нём чувствовалось желание и готовность стать, сделаться таковым. Потенциал мага в нём явно ощущался и в молодые лета, вот что! Почему и все вокруг были склонны относиться к Якову уважительно, с опаской, потому как с такими людьми шутки плохи! А уж после пробуждения, за все годы строительства Гранд-Эллизора, какой Яков взял авторитет, никто не мог дерзнуть даже слегка иронизировать рядом с ним. И тут... что же с ним, с Геронтием, случилось? Или что-то случилось с самим Великим посвящённым?
Поймав себя на такого рода мыслях, Геронтий поперхнулся печеньем и закашлялся. Очень сильно подавился и сильно закашлялся, так что прибежал сам владелец ресторана и принялся аккуратно стучать главного жандарма по шее, против чего тот не возражал, поскольку ощутил довольно большой испуг от всего происходящего - от того, что он может прямо сейчас задохнуться крошками дурацкого печенья, попавшими в его дыхательные пути. А ещё с ужасом подумал, что это может быть ему законное наказание за непочтительное поведение в отношении Якова, Великого мага.