– Тетка моя это была, баба Юрта. Не бойся, не отравленные.
– Тетка, в смысле продавала или ты мне сейчас начинку нахваливаешь?
– Тьфу на тебя! – выругался Оллан, побледнев от вопиющего хамства, – ну ты как скажешь, царевна, так в гроб вгонишь… Юрта – бабка моя, хоть и не кровная, да родная, духовная. Уже много лет выпечкой промышляет и ни разу ничего дурного не сделала. Все ингредиенты свежие, проверенные! Это же одна из лавок центрального круга! Знала бы, сколько стоит тут плата за землю, да какая очередь на эту землицу. Один промах, жалоба там, али еще чего и все. Нет места, нет лавки!
Повозмущавшись еще немного, Оллан все-таки дал мне свежеиспеченное чудо, с вызовом глядя в глаза, мол ешь, а то насильно в рот пихну да челюстью подвигаю. Делать нечего. Пришлось отведать сие яство, да так отведать, что купленный мешочек как-то сам по себе быстро опустел, отчего я сильно огорчилась. Действительно, вкусные пирожки, сытные, с пылу с жару. Облизав пальцы и вытерев их об подол (хороша принцесса), я была сыта и довольна, и вновь готовая к террору разума своего спутника по поводу несчастного ранее упомянутого принца, но внезапно меня отвлек шум толпы. Увлеченная голосами, я направила коня прямо к площади, что находилась вне центральной части города и вышла на широкую дорогу. Взрослые, дети, старики и бабки – все куда-то спешили и о чем-то перешептывались. У кого-то на лице был написан ужас, страх, кто-то же наоборот был рад и весел… и все они шли в одном направлении. Я накинула капюшон на голову, спрятала волосы, натянула перчатки, дабы скрыть свою человеческую сущность и воспользоваться шансом подслушать разговоры, и поехала вверх по дороге. Шли мы не долго, ехала я быстро. Площадь была заполнена народом, посреди которой стоял помост. А на помосте виселица. Зачитывался приговор. Его вывели под руки двое стражников. Мальчика лет десяти, не более… сняли предсмертный капюшон. Я невольно охнула и благо, что никто не заметил, все внимание было приковано к альбиносу, что стоял сейчас и слушал собственный приговор. Белые, редкие волосы до плеч спутались с соломой и грязью, черные, как смоль, рога и розовые глаза смотрели куда-то в пустоту и, казалось, не видели той толпы, что собралась посмотреть на это зрелище. Кожа цвета чая с молоком никак не вписывалась в мое уже привычное видение этих существ. Мне невольно захотелось подойти поближе, чтобы осознать то, что я увидела, попытаться поверить, но меня тут же остановила рука Оллана.
– Тебе не следует здесь быть, принцесса, не для ваших это глаз. Нам следует уйти.
Его голос был холоден и безэмоционален. Но я не могла сделать и шагу в противоположную помосту сторону. Эти глаза… полные злобы и ненависти – они смотрели прямо на меня и презирали за собственное существование. Он ненавидел собственную жизнь, отчаялся и сдался. А что еще ему оставалось? Осужденный за воровство маленький мальчик должен понести наказание и народ это прекрасно понимал. Но почему я не могу отделаться от мысли, что все это ложь? Приговор и суд… все это…
– Оллан… но ведь он, он же не мог…или… такое наказание и за воровство…
– Мы не знаем правды, принцесса. Мы должны уйти, – прошептал спутник, крепче ухватив меня за руку, – вы не должны видеть всё это здесь, иначе потом будут проблемы и у вас, и у меня. Его не будут вешать, его наказание – пятнадцать ударов плетью, так что нам лучше…
– Пятнадцать? – от этой цифры перед глазами потемнело. У нас и после пятого удара хребты богатырские ломались, коли палач со всей силы бил, а тут… – Он же не выдержит, это и дураку понятно… после десятого так точно в могилу тело положат…
– Коли жив останется подберет кто, пойдем, принцесса!
– Коли жив? Подберет? Так что же это…
Первый удар, второй удар, третий. Пятый … Хруст.
И тишина.
Зловонная, смердящая тишина.
В памяти возникли картины из прошлого. Моего прошлого. Воспоминания, что я так часто пытаюсь забыть, не дают покоя и по сей день. Ощущение лезвия на собственной руке и чтение приговора эхом отразились в совершенно опустевшей голове… Что человек, что эрр… Мы все одинаковые. И не важно, к какой расе мы принадлежим и как выглядим. Нутро едино. Гнилое, смердящее, но единое.
– А я предупреждал вас – вновь завел волынку конюх, – нужно было сразу уходить.
– Так чего ж не вытолкал, если надо было?