С самого детства меня непреодолимо влекло к талантливым людям. Признаюсь, я искренне завидовала их таланту. Так, в гости к старшей сестре Белле иногда приходил гимназист, который читал ей наизусть стихи с выражением. Надо отметить, делал он это мастерски: то вращал глазами, то взвизгивал и, словно тигр, рычал, топал ногами, рвал на себе волосы и заламывал руки. А я… Я трепетала от восторга, а рыдания чтеца в завершение декламации доводили меня практически до творческого экстаза.
Как только наступил «положенный возраст», меня приняли в Мариинскую женскую гимназию, располагавшуюся на Атаманской улице. Учеба не заладилась с первых же дней. Преподаватели объясняли непонятно и были чрезмерно строги, а сверстники то и дело насмехались. Со мной, робкой, застенчивой и вдобавок заикающейся девочкой, никто не хотел дружить. Получилось так, что проучившись в гимназии несколько лет, мне так и не удалось завести ни одной подруги. А вот поиздеваться над безответным созданием хотелось всем. В общем, годы в гимназии — не самые яркие и не самые приятные воспоминания. К тому же, я никак не могла усвоить четыре правила арифметики, учебу ненавидела, оставалась на второй год. Все это было ужас как неинтересно! Задачи, в которых купцы продавали сукно дороже, чем приобретали, были скучны и непонятны. Я решала их со слезами, ровным счетом ничего в них не понимая. Возможно, что врожденное отсутствие интереса к наживе навсегда сделало меня крайне нерасчетливой и патологически непрактичной особой. Может быть…
Как же я умоляла родителей пожалеть своего «бедного ребенка» и забрать из гимназии. Одна из гимназических учительниц, решив подбодрить меня, даже подарила медальон с надписью «Лень — мать всех пороков», который я с гордостью носила. Ценой неимоверных страданий я проучилась в младших классах и наконец-то смогла упросить родителей положить конец гимназическому образованию. Обучение продолжилось дома, тогда это было в порядке вещей. Ко мне стали приходить учительницы из покинутой мной гимназии и репетиторы — усатые гимназисты старших классов. Впоследствии я всю свою жизнь училась наукам, увлекавшим меня, но уже самостоятельно. Возможно, я была бы в какой-то мере грамотна, если бы этому не мешала плохая память. Но зато я всегда любила читать и, сколько себя помню, всегда читала запоем. В детстве я нередко плакала навзрыд над книгой, в которой кого-то обижали. Вместо утешения у меня отнимали книгу, и ставили в угол в знак наказания.
А Программа «домашней гимназии» была несложной: девушке из приличной семьи полагалось иметь хорошие манеры, уметь петь, музицировать, сносно объясняться на одном-двух иностранных языках, чтобы слыть образованной особой и стать впоследствии хорошей женой. Гимназическую неприязнь к педагогам вместе с их педагогикой, до безобразия суровой и все больше и больше походящей на муштру, я перенесла на своих домашних учителей и воспитателей. Как же я ненавидела свою гувернантку, ненавидела бонну-немку. По ночам я нередко молила Бога:
— Господи, вот бы бонна, когда в следующий раз пойдет на каток и будет кататься на коньках, упала и расшибла бы себе голову до смерти!
Но не стоит, конечно, делать поспешных выводов и считать меня монстром на основании того, что я желала смерти бонне. Детям это свойственно — желать смерти кому-то из ближних и рыдать, заливаясь слезами, над судьбой малютки Оливера Твиста. Со временем плохое проходит, а хорошее остается, правда, бывает и наоборот. Да и бонны бывают разные — кому-то попадается Мэри Поппинс, а кому-то и вовсе фрекен Бок. Эту самую фрекен, впоследствии, я и озвучила в известном мультипликационном фильме!
А росла я необычайно впечатлительной девочкой. Так, однажды в детстве я увидела «цветной» фильм, сцену из «Ромео и Джульетты». В те времена цветных фильмов, в современном понимании этого значения, конечно, не было, скорее всего, это была раскрашенная вручную пленка. Но никто и представить себе не мог восторг двенадцатилетней мечтательницы, наблюдающей за тем, как по приставной лестнице на балкон взбирается юноша неописуемой красоты, а на балконе появляется столь же неописуемо красивая девушка. Молодые люди падают друг другу в объятия, целуются… От восхищения я разрыдалась — столь сильным было это потрясение.
Вернувшись домой, я кинулась к своему богатству — копилке в виде фарфоровой свиньи, набитой мелкими деньгами. Опьянев от встречи с искусством, дрожащими руками схватила копилку и без сожаления швырнула ее себе под ноги, на пол! Все деньги, которые оказались в копилке, я отдала соседским детям, после чего всю ночь не могла уснуть. Не от проснувшейся позже жадности, нет — от радости и волнения.