1. Старик и рыжая
- Па, па, проснись! Наша станция! Двенадцатилетняя худенькая рыжая остроносая девочка тормошила его в вагоне метро, въехавшего на «Ленинский проспект», старик попытался открыть глаза, но тут его кто-то потряс за плечо... - Папа, проснись! Я пришла! Восемнадцатилетняя копия жены, но не голубоглазая загорелая блондинка, а белолицая рыжуля с зелено-голубыми глазами его матери стояла посреди родной комнаты, ноябрь, но в распахнутые от стены до стены окна дул майский теплый ветер, шелестели молодые листья дерева, доросшего до седьмого этажа, а за деревом расстилалась Москва. Шикарный вид с Воробьевых гор. Казалось, что свет близкого к закату солнца льется с волос дочери, прогревает застывшие за двадцать два года в подземелье суставы. Как он соскучился по этому солнечному теплу. Ткань юбки и гимнастерки игриво прогибалась под струями воздуха, обрисовывая точеную фигурку девушки, та протянула к старику сильные молодые руки... - Па! Праздник сегодня! Старик потянулся к дочери, попытался встать с дивана... и застонал от пронзившей колено боли... 1.1. Старик ...Он очнулся, едва не упав со стула. Тесный предбанник служебного помещения в туннеле, облупленный бетон влажно-стылых стен, по монитору сэйвскрин гоняет эмблему Гагар, только что закончивший печать принтер призывно помигивает лампочками: «... хозяин, подкинь работенки, пока я не остыл». Старик собрал отпечатанные листы, бегло просмотрел, свернул в трубку и запихал в герметичный тубус. - Фиг тебе, - проворчал старик, сунул дулю к панели принтера, выключая. - Убаюкал, зараза. Он привык, что дочка забегала в его сны, обычно это случалось в день ее рождения или на Новый год, в другие дни это было сигналом приближающейся болезни или беды. Но сегодня был перебор, сон во сне и две дочки, взрослой-то она не снилась ему никогда. Хотя, сколько там осталось до ее восемнадцатилетия? Месяц и восемь дней. Тридцать восемь последних дней детства. - Где ты бродишь, мой отважный Лисьонок? Старик почесал бороду, пора было ее скосить и постричься, да и усы подровнять не грех, но что-то не давало... Потер увлажнившиеся глаза. Глянул на часы, обед на носу, пора в харчевню, не стоит беспокоить жену, а хромать-то еще по шпалам триста метров с гаком. Старые суставы в сыром и холодном подземелье многим в метро отравляли жизнь, вот и его натруженное и много раз травмированное правое колено ставило палки в колеса лихой когда-то колесницы. - Пора, пора, парам-па-па. - Пропел внутренний голос, грустно как-то пропел. Выключил монитор и компьютер. Начал проверяться. «Стечкины» на месте, один в кобуре у правого бедра, второй в левом кармане плаща. Сдвинул тубус на край стола. Подобрал с пола упавшую «палку-выручалку», поставил в угол поближе к двери. Покряхтывая, встал со стула. Поверх станционных куртки и жилета напялил туннельные брезентовый плащ и «боевой» жилет. Вставил в левое ухо наушник «слухача». Надвинул очки, натянул «намордник», в последнем особой нужды не было, но не хотелось полдня сплевывать шерсть от башлыка. Накинул поверх вязаной шапки и обмотал вокруг шеи и лица меховой башлык. Повесил на левое плечо тубус с отпечатанным материалом. Подхватил «палку-выручалку». - С Богом! - прошептал себе поднос, крестясь, открыл внутреннюю дверь шлюза, огляделся напоследок, выключил свет, зашел внутрь и запер проход в «лабораторию». Жутко захотелось курить. Придется терпеть до дома. Конечно, можно было сразу распахнуть наружную дверь и вывалиться в туннель, бояться некого, станция своя, с двух сторон блок-посты, а день он подгадал особый, старшими дежурят «старики», если что, то прикроют, молодым глазки отведут, чтобы никто не заметил, откуда старик вышел, но привычка старого крыса заметать след и маскировать пути в свои норы никому еще не навредила. Старик беззвучно открыл замок и легонько толкнул замаскированную под обычный тюбинг внешнюю дверь, просунул микрофон «слухача», застыл, прислушиваясь. Даже в дозоре можешь не встретить врага. Это не горе, если болит нога. Ветры туннелей многим скрипят, многим поют: Кто вы такие - вас здесь не ждут! Но пандус! Сорвало пандус! Каюсь! Каюсь, каюсь! Пришли на ум покоцанные строчки Владимира Семеныча. Тревожно. Сон что ли навеял? Глупый сон. Но почему он не прошептал привычное: «Сон дурной пройди стороной»? Просто он давно мечтал, жаждал, чтобы старшая дочка вошла в дверь станционной сталкерской харчевни или его «норы» и с порога произнесла: «Папа, проснись! Я пришла!» По щеке потекла одинокая стариковская слеза, размазалась по герметичной плотно прилегающей к лицу оправе очков. День, в общем-то, был обычный, правда, седьмое ноября. Старик так и не отвык праздновать День Великой Октябрьской Социалистической революции, нет, не праздновать, уже давно он в этот день не праздновал, а поминал былое-хорошее, что случалось раньше ежегодно, когда были живы родители, когда был СССР. И поперся же он в праздник