А сам приготовился точным, императивным ментальным приказом вымести из его памяти и сознания все, что касалось личности Черкашина Константина Андреевича.
Но его поведение резко изменилось. Словно он интуитивно почуял угрозу!
– Скажите, в таком случае, не случалось ли Вам, в последнее время, видеть в этом районе каких-нибудь подозрительных личностей? Или, скажем, чужих, не из этих окрестностей? Надеюсь, такой вопрос впишется в ваше представление об опросе вероятных свидетелей?!
Хоть он и вписывался в мое представление, но, к сожалению, не говорил о том, что Таранов раскаялся. Ответь я ему хоть, что – нет-де, не видел, или – да – видел, он заявил бы, загадочно, в своей манере, кривясь – как смог я всего за два года изучить всю окрестную публику? И это притом, что если сейчас спросить у моих соседей – кто проживает в квартире №38, они вряд ли смогут дать вразумительный ответ! А то, что этот Вячеслав Алексеевич предварительно у них побывал, не вызывало абсолютно никаких сомнений! И все началось бы сызнова…
– Я не могу ответить и на этот вопрос. Дело в том, что, в силу рода моей профессии, я много пишу. И писать предпочитаю ночью. А днем, как Вы могли заметить, сплю. Посему…, наверное, я не слишком смогу помочь Вашему расследованию!
– Ну что же… – Он неожиданно поднялся из кресла. – В таком случае, не смею больше Вас задерживать. Разрешите откланяться.
Тяжело ступая по наборному паркету гостиной, он направился к двери, а я, провожая его, вдруг понял, что допустил промах. Дал слабину, не применив зудящих на языке и кончиках пальцев заклинаний забвения – сложных комбинаций чар, стирающих из его памяти всякое представление обо мне, как об объекте своего профессионального интереса. И идущих дальше, заставляя игнорировать, признавать на удивление малозначительной всякую информацию, могущую попасть в его поле зрения в будущем.
Что-то удержало меня в тот момент от такого очевидного, на первый взгляд, решения. Что-то человеческое. Сопереживающее, не дающее вот так просто взять и вмешаться в психику случайно, по сути, подвернувшегося на моем пути человека. Не свойственное мне – прежнему, Илиону Ордена Божественного Пламени, а скорее нечто от Константина Черкашина стало все настойчивее проситься наружу, заявляя о своем праве на существование.
1.08.20…г., 8.30 вечера
Черкашин… Насколько же глубоко въелся ты в это, хорошо знакомое с детства, отражение?! Отражение, менявшее свой характер по мере того, как отрастала первая щетина на юношеском лице… Как волос на голове коснулись сначала щербатый резак эсминиаса, открывший предо мной все «прелести» рядовой армейской службы, а затем и ритуальный серп в руке Александра, символизирующий постриг в ряды Ордена…
Но всегда, стоя перед самим собой – на отполированном ли металлическом диске, или в зеркальной поверхности воды я видел одного и того же Иокастеса. Со звериным оскалом на избитом до кровавых росчерков лице, или спокойном, сосредоточенном, примеряющем на себя серьезный образ боготворимого учителя, но одного и того же – Иокастеса. Единого в себе, не знающего сомнений и колебаний в любой жизненной ситуации…
Но, уже не сегодня – тот, кто смотрел на меня сейчас из-за идеальной зеркальной поверхности, был кем угодно, но только тем не сыном Лаэрта-оружейника, которого так уверенно я различал там ранее…
Эпизод второй, 1.08.20…г., 10.30 вечера
Тихое, уютное кафе, затерянное в путанице улиц старой части города. Полумрак эркера. Свечи. Обстановка, выдержанная в цветах старой древесины. Небольшой столик. Серебро и фарфор столовых приборов. И мы.
В годы юности я нередко хаживал на свидания. Мое общественное положение, вернее, положение, занимаемое моими родителями, позволяло вести легкомысленную общественную жизнь, чем я, с удовольствием, и пользовался. Будучи сыном малоизвестного, но довольно искусного оружейника, я не был обременен мыслями о выборе будущей профессии и поиском пропитания. Не нужно было, подобно отпрыскам богатых и знатных родов, заботиться о чести фамилии и чистоте крови – все это, в сумме, давало право относительно свободно и независимо проводить свой досуг и планировать ближайшее будущее.
Так вот, посещая подобные мероприятия, я довольно скоро обучился правилам этикета и хорошим манерам. Позже, уже будучи членом Ордена, я, однако, старался выбросить из головы все эти, казалось, никогда больше не понадобящиеся премудрости. Но сейчас, в эти волнительные минуты память услужливо извлекала из своих недр все самое нужное!
Ее звали Настя. Анастасия. Имя знакомое, нередко встречавшееся в мое время, среди моих соотечественниц. Но ей оно подходило, на мой взгляд, намного больше, чем всем тем, кого я знавал под ним ранее!