Ливанос обернулся и наградил мажордома раздраженным взглядом.
– Что еще?
– Ваше величество, вы действительно намерены ввести чужаков в храм?
– Именно это я и собираюсь сделать. Что здесь такого?
– Но ведь они из верхнего мира! И мы не знаем, можно ли им доверять.
– Вздор, – отмахнулся правитель. – Чем они могут нам повредить? И не забывай – уже многие годы у меня не было возможности общаться с людьми подобного духовного уровня.
– Ваше величество, но ведь существует предписание…
– Предписание? – Ливанос выпрямился в кресле, его лицо побагровело. – И ты смеешь говорить мне о предписаниях? Не забывайся, Калиостро, – перед тобой владыка и творец Медитеррании!
– Прошу простить меня, ваше величество. Я всего лишь… Мне сообщили, что пребывание чужеземцев в храме крайне нежелательно.
Ливанос, однако, жестом отмел дальнейшие возражения мажордома.
– Я ручаюсь за них. Это достойные люди, и низменные помыслы им чужды. В отличие от тебя, любезный. Как только я покончу с делами, у меня будет с тобой серьезный разговор. А сейчас – прочь с моих глаз! Я не желаю, чтобы мне мешали.
Калиостро, мгновенно ставший как будто меньше ростом, отступил и отдал роботам распоряжение следовать за ним. Одновременно Шарлотта заметила, как он произносит что-то, обращаясь к крохотному устройству, закрепленному на воротнике его пальто.
– Проклятые лакеи! – в сердцах произнес Ливанос. – Иногда я задаю себе вопрос – а действительно ли я все здесь решаю?
Обронив это странное замечание, он продолжил путь по лестнице, ведущей к храму…
Миновав еще два пролета, в каждом из которых насчитывалось по шестьдесят пять ступеней, они оказались наверху. По обе стороны стеклянного туннеля вдаль уходили величественные колоннады, а огромный купол циклопического здания терялся в сумраке над их головами. В двух десятках шагов обнаружилась дверь, ведущая внутрь, – настолько крошечная по сравнению с самим зданием, что издали ее было просто невозможно заметить. Высота ее не превышала двух метров, и дроны-охранники не могли попасть внутрь. Механические создания, казалось, знают об этом: они выстроились справа и слева от входа, и теперь даже мышь не смогла бы прошмыгнуть внутрь незамеченной.
– Дворец Посейдона во время катастрофы был разрушен до основания. То, что вы сейчас видите, – не что иное, как реконструкция. Восстановление здания производилось по обнаруженным при раскопках древним планам с использованием уцелевших архитектурных элементов и деталей.
– Как вы вообще наткнулись на этот затонувший город? – спросил Гумбольдт. – Это случайность, или вы заранее знали, что ищете?
– О случайности и речи быть не могло, – ответил Ливанос. – Меня привел сюда все тот же кристалл.
– Каким образом?
– «Левиафан» – в том виде, каким я замышлял его первоначально, был оборудован приемником и передатчиком длинных волн, предназначенным для связи с другими верфями. Но когда произошла катастрофа, после которой разразился шторм, я попытался связаться хоть с кем-нибудь, но вместо этого получил мощнейшие сигналы, явно не принадлежащие ни одному из передатчиков, созданных людьми. Мы направили «Левиафан» в тот район, откуда они исходили, и выключили двигатели.
– А затем затопили свое детище?
Ливанос кивнул.
– Это было самым трудным решением в моей жизни. Но я решил навсегда порвать с миром людей. Преступные судовладельцы, на совести которых осталось то, что случилось с моими близкими, вдобавок попытались завладеть и моими изобретениями. Я дал клятву, что этого никогда не случится, и исполнил ее.
Гумбольдт провел ладонью по гладкой поверхности мраморной стены.
– И все равно для меня остается загадкой, как вам удалось в одиночку и будучи тяжело раненным управлять судном-верфью. Но еще более невероятно то, что вам удалось без посторонней помощи построить целый город под водой.
Ливанос слегка удивился.
– О, но ведь я же был не один – ни тогда, ни сейчас! Со мной всегда была Дарон.
– Дарон? Кто это?
– Я разве не упоминал это имя? Что ж, сейчас вы ее увидите. Здесь ее владения.
Шарлотта сделала шаг и оказалась внутри гигантского мраморного куба. То, что предстало перед ней, попросту ошеломило девушку.
48
Единственный раз в жизни она испытывала подобное чувство – когда, еще восьмилетней девочкой, впервые переступила порог собора Святого Петра в Риме. Словно находишься вне пространства и времени.