Король слушал внимательно. Его бесстрастное лицо не выражало никаких чувств. Потом говорил Алон. Он не оспаривал у Эвена лавров лучшего израильского оратора. Свои мысли излагал сжато, может быть, слишком резко, отбросив предписания этикета. Охарактеризовав преимущества, которые может получить Иордания от мира и экономического сотрудничества с Израилем, Алон сказал:
— Беды надвигаются на Иорданию со всех сторон. Ваше государство хотят разрушить палестинцы. Его может смести с лица земли ударная волна мусульманского фанатизма. Да и призрак коммунизма уже стучится в Ваши ворота. Нас Вы хорошо знаете. Мы готовы пойти на любые жертвы и сражаться до конца. Именно поэтому сводятся к нулю все преимущества наших многочисленных врагов. Заключив с нами союз, Вы сможете спать спокойно. Мы возьмем на себя охрану неприкосновенности и стабильности Вашего королевства.
Алон даже отметил, что Израиль проявляет великодушие, предлагая Иордании разделить контроль над Иудеей и Самарией, хотя мог бы потребовать гораздо более высокой платы, учитывая понесенное Хусейном военное поражение.
Алон кончил. Король молчал, погруженный в раздумья. Выражение грусти и сожаления странной тенью прошло по его лицу. Потом он заговорил, тщательно акцентируя фразы, расставляя их, как оборонные редуты:
— Не с сегодняшнего дня я ищу пути к политическому урегулированию. Факт, что мы сегодня беседуем здесь, говорит сам за себя. Я глубоко убежден, что отсутствие мира и стабильности в нашем регионе грозит всем нам неисчислимыми бедами. Я хочу мира. Меня искушает возможность прийти с вами к соглашению и открыть новые перспективы перед нашими народами. Но я хочу мира подлинного, основанного на взаимном уважении. Мира без аннексий и унижений. Такого мира, который не умалил бы чести и достоинства моего народа и получил бы одобрение всей арабской нации.
Король сделал паузу. Выражение грусти вновь появилось на его лице.
— Я знаю силу Израиля. Но не обольщайтесь. Вы можете одержать еще много побед. Но что с вами будет, если вы потерпите хотя бы одно-единственное поражение?
Король умолк. Его собеседники молчали, потрясенные, словно увидели призрак. Гнетущую тишину нарушил Алон.
— Мы не можем позволить себе такой роскоши, Ваше Величество, и этого не будет, — произнес он, стараясь придать уверенность своему голосу.
— А теперь изложите свои предложения, прошу вас, — сказал Хусейн.
— Они сводятся к шести пунктам, — приступил к самой сути Алон.
1. Израиль и Иордания обязуются заключить мирный договор и соглашение о сотрудничестве.
2. Границы шестьдесят седьмого года подлежат изменениям с учетом интересов безопасности Израиля. Мы исходим из предположения, что лишь дислокация израильских сил вдоль реки Иордан может гарантировать нашу безопасность. Арабское население Иудеи и Самарии будет подлежать юрисдикции иорданского королевства и сохранит с ним экономические связи.
3. Западный берег Иордана подлежит демилитаризации.
4. Иордания сможет пользоваться израильскими портами на Средиземном море.
5. Статус объединенного Иерусалима останется неизменным, но Иордания сможет стать патроном святых мест ислама.
6. Израиль и Иордания совместными усилиями решают проблему лагерей палестинских беженцев.
Алон закончил. Он не поднял глаз на короля, но весь напрягся, ожидая его ответа.
Хусейн тихо спросил:
— Насколько я понял, вы фактически аннексируете Западный берег Иордана?
Алон ответил:
— Не аннексируем, но наше присутствие там дискуссии не подлежит. Этого требуют наши жизненные интересы.
— Ваши жизненные интересы требуют только одного: чтобы вас приняли арабы. Неужели вы думаете, что будете в безопасности, сидя на штыках? — усмехнулся король. И после паузы добавил:
— Оставьте мне ваши предложения. Я изучу их и уже на этой неделе дам ответ.
Король вышел, не оглядываясь. Алон смотрел ему вслед.
Зияд Рифаи задержался в дверях и, быстро взглянув на Алона, сказал:
— Думаю, что Его Величество не сможет принять ваши предложения, но согласится продолжить с вами контакты.
Через два дня Рифаи позвонил Герцогу и сообщил, что король считает план Алона неприемлемым.
— Ну что ж, — сказал Алон Эвену, — поехали домой. — И добавил с едва уловимой ноткой сожаления: