– Что? А, дошло. Они соединяются во мне.
– Предположим, что проблема в тебе. Эрик, ты не механизм. Если с тобой что-то неладно, причина не медицинская. Это мы проверили в первую очередь. Но, возможно, дело в психологии.
– Как мило с твоей стороны считать меня человеком. Так, значит, у меня шарики за ролики заехали?
– Немного. Я думаю, у тебя так называемая гипестезия спускового крючка. Иногда в горячке боя у солдата немеет правый указательный палец или даже отнимается рука, как будто она ему больше не принадлежит. Эрик, ты сам сказал насчет человека. Может быть, проблема именно в этом. Ты никогда по-настоящему не считал, что детали корабля – твои органы. И это разумно, ибо правильно. Каждый раз при переделке корабля в нем заменяли ряд устройств на новые – тут поневоле начнешь воспринимать модификацию как серию ампутаций.
Я тщательно подготовил свою речь, стараясь подобрать такие слова, чтобы Эрик не мог не поверить. Теперь-то понимаю, что она прозвучала фальшиво.
– Ты зашел слишком далеко, – заметил я. – Подсознательно перестал верить, что двигатели могут ощущаться как часть твоего тела, то есть как они и должны ощущаться. И ты убедил себя, что ничего не чувствуешь.
Я умолк в ожидании вспышки гнева.
– Интересное рассуждение, – сказал Эрик, удивив меня.
– Ты согласен?
– Я этого не говорил. Ты выдвинул любопытную гипотезу, но мне нужно время, чтобы ее обдумать. Допустим, ты прав. Что дальше?
– Ну… не знаю. Ты просто должен вылечиться.
– Ладно. Тогда вот тебе встречное предположение: ты это выдумал, чтобы снять с себя ответственность за наши шкуры. Переложить ее на мои плечи, фигурально выражаясь.
– Да как ты…
– Прекрати. Я не говорю, что ты не прав. Не будем переходить на личности. Нам нужно как следует поразмыслить об этом.
К беседе Эрик вернулся через четыре часа, после отбоя.
– Хоуи, давай ты будешь считать, что проблема в механике, а я – что в психосоматике.
– Звучит разумно.
– Так и есть. Чем ты можешь помочь, если у меня поехала крыша? Чем я могу помочь, если сломалась деталь? Я же не могу сам себя осмотреть. Лучше каждому заниматься своим делом.
– Договорились.
Я выключил Эрика на ночь и лег на койку.
Сон не шел.
В темноте казалось, будто я снаружи. Я зажег свет. Эрик все равно не проснется. Он не спит в обычном понимании слова, потому что в его крови не накапливаются кенотоксины, и наверняка бы рехнулся от вечного бодрствования, если бы не русская плата электросна рядом с корой головного мозга. Эрик не проснется даже при взрыве корабля. Глупо с моей стороны бояться темноты.
Ладно бы темнота оставалась снаружи, но ей этого мало. Она окутала разум моего напарника. По результатам анализов мы могли не опасаться вызываемых химическим дисбалансом психзаболеваний вроде шизофрении и полагали, что рассудку Эрика ничего не угрожает. Но разве может протез защитить от собственного воображения, искаженного восприятия действительности?
Я не мог выполнить свою часть уговора, ибо знал, что прав. Но что было делать?
Задним умом все крепки. Я прекрасно понимал, где мы ошиблись – мы с Эриком и сотни людей, которые создавали его систему жизнеобеспечения после катастрофы.
От Эрика ничего не осталось, кроме неповрежденной центральной нервной системы. Из желез уцелел только гипофиз.
«Мы отладим регулировку состава крови, – решили они, – и это позволит Эрику всегда быть выдержанным, спокойным и собранным. Он забудет, что такое паника!»
С отцом моей знакомой произошел несчастный случай, когда ему было лет сорок пять. Он отправился на рыбалку со своим братом, дядей этой девушки. Они нализались до зеленых чертей и поехали домой. Отец устроился на капоте, а его брат сел за руль – и в пути внезапно резко затормозил. Наш герой оставил две очень важные железы на фигурке на радиаторе.
Его половая жизнь, однако, не изменилась, за исключением одного: жена перестала опасаться поздней беременности. Привычка – вторая натура.
Эрику не нужны были надпочечные железы, чтобы бояться смерти. Его эмоциональные паттерны стабилизировались задолго до того, как он попытался прилуниться без радара. Он с радостью поверит, что я починил контакты двигателя.
Но он рассчитывает, что я приму меры.
Атмосфера давила на окна. Я невольно коснулся кварцевого стекла пальцами. Давления не чувствовалось, но я знал, что оно рядом, неумолимое, как прибой, растирающий камни в песок. Как долго кабина сможет сдерживать натиск?
Если дело в механическом повреждении, почему я его не обнаружил? Возможно, поломка не оставила следов на поверхности крыльев. Но как это вышло?