С особым чувством Римма рисует Нефертити: «. лишь полуопущенные выпуклые веки подрагивали над удлиненными, приподнятыми к вискам, глазами, приглушая и пряча их блеск.», или «. чудное лицо: высокие скулы, тонкий нос, слегка изогнутая вперед стройная шея, миндалевидные глаза с тяжелыми веками, чуть улыбающиеся в нежном изгибе припухлые губы.».
В повести очень много солнца. Солнце присутствует во всем, недаром Нефертити поклонялась солнцу.
Чувства ярки и поэтичны, романтика бьет ключом, и во всем есть смысл, даже в болезнях. Повесть проглатывается. Кроме того, Римма показала, что умеет описывать чувства, и у автора появятся очень скоро, как я полагаю, восторженные читатели.
Леонид Левинзон,
Член Союза писателей Израиля.
Иерусалим.
ОНА ПРИШЛА…
Повесть — утопия
«Не призывай. И без призыва приду во Храм.
Склонюсь главою молчаливо к Твоим ногам»
Александр Блок
АТОН вылез наверх, с трудом разогнулся и с силой потер кулаком поясницу. Он очень уставал от согнутой с утра до вечера спины, от частых приседаний, врач уже нашел у него в позвоночнике существенные отклонения и рекомендовал сменить профессию. Атон и сам почти решил заняться другим делом, очень близко стоящим к археологии, да в сущности, это одно и то же — копаться в развалинах в поисках древних артефактов или изучать старинные фолианты и просиживать в библиотеках
— там не надо хоть спину гнуть, — подсмеивался над собой Атон,
— зато можно приобрести геморрой.
Но эпоха, хоть в развалинах, хоть в библиотечных стенах, интересовала его всегда одна — древний Египет. И он знал, что, просидев месяц или год в библиотеке, все равно ринется сюда — в пески, в пустыни, в жару. Если бы он прислушивался к своим ощущениям и внутренним желаниям, то сидел бы в бассейне. Жил бы в нем. Там мокро — не от противного пота мокро, а от прозрачной воды, и так прохладно… Но, если прислушиваться к своим желаниям, то будешь всю жизнь лежать где-нибудь в уголочке под вентилятором или спать в бассейне, но жить уже не будешь.
Да, видно, в этом месте уже искать нечего, все давно найдено и исследовано, разложено по музейным витринам и по полкам запасников. Дотошные неспящие египтологи тут не по разу всё исходили, истоптали и перекопали. А по их следам пробежали толпы жадных до разных древних черепков туристов. Надо перебираться в другие места, еще не разграбленные до основания.
Он знает одно такое местечко, почти никем не изученное и не затоптанное, туда туристы обычно не доходят — дороги нет проезжей, а они, путешественники сраные, любят удобные проторенные дорожки.
Повезло ведь одному профессору, сильно повезло — возле маленькой деревушки Эль-Амарны (был на ее месте когда-то великий город и как величественно назывался — АХЕТАТОН!), среди тысячелетнего мусора — остатков древней кладки и глиняных черепков — этот везучий археолог нашел небольшую, всего 50 сантиметров! — золотую фигурку. У нее был разбит лоб, отломано ухо и не хватало зрачков в глазницах. Мусор несколько раз перебирали вручную и все кусочки нашли. Кроме одного зрачка. Так и стоит эта статуэтка, без одного глаза, в Каирском музее, Атон сам ее видел. Плохо искали, лучше надо было, тщательнее! — так он тогда подумал. Уже потом Атон узнал, что разверзание обоих очей на египетских скульптурах производилось для умершего человека и оживляло его душу, а инкрустирование только одного глаза означало, что изображение было выполнено при жизни. Но той фигуркой Атон был разочарован
— лицо нечеткое, без тех характерных признаков, всем известных, и вполне можно утверждать, что это изображение любой древней, пусть и когда-то почитаемой царицы, или дочери царицы, или чьей-то возлюбленной — да это могла быть кто угодно!
Атон, продолжая потирать кулаком поясницу и, по устоявшейся привычке всегда смотреть вниз (он даже в городе смотрел вниз, как будто на асфальте можно найти что-то ценное, ценнее обычного мусора), рассматривал дно раскопанного длинного рва, откуда только что вылез. Нет, не кажется, там что-то блеснуло. Едва-едва, как мигнуло… Атон присел надо рвом, но ничего не увидел. Не почудилось же… Цепляясь руками за осыпающиеся с шорохом края, Атон сполз вниз, хотя мог бы и спрыгнуть, но врач сказал: позвоночник не сотрясать. Он присел над тем местом, откуда блеснуло. Плоский кругляшок торчал в земле под небольшим углом ребром вверх, оттого и виден был не при всяком ракурсе. Вокруг земля была влажная