— Когда ты успел стать таким придурком? — спросил я.
— А ты когда? — ответил Бруно.
— Слушай, тупица, — сказал я. — Я сейчас закрою глаза и сосчитаю до десяти. Когда я открою их, чтоб тебя здесь не было.
— Ты ведь это несерьезно? — спросил Бруно обиженно.
— Нет, серьезно, — сказал я и закрыл глаза. — Один, два…
— Скажи, что несерьезно.
Лежа с закрытыми глазами, я вспомнил, как впервые увидел Бруно. Он гонял в пыли мяч, костлявый рыжеволосый мальчишка, семья которого недавно переехала в Слоним. Я подошел к нему. Он поднял на меня глаза и принял в игру. Не сказав ни слова, он просто пнул мяч в мою сторону. А я пнул его обратно.
— Три. Четыре. Пять, — продолжал я. Я почувствовал, как журнал упал мне на колени, и услышал удаляющиеся шаги Бруно. На мгновение они замерли. Я попытался представить свою жизнь без него. Это казалось невозможным. И что? — Семь. Восемь! — уже кричал я. На девятый счет входная дверь захлопнулась. — Десять, — сказал я уже в пустоту. Потом открыл глаза и посмотрел вниз.
Там, на страницах единственного журнала, который я выписываю, было мое имя.
Я подумал: «Какое совпадение, еще один Лео Гурски!» Естественно, я ощутил приятное волнение, хотя это наверняка был кто-то другой. Не такое уж редкое имя. Но. Оно и не такое уж распространенное.
Я прочитал одно предложение. И этого хватило, чтобы понять, что речь могла идти только обо мне. Я знал это потому, что сам написал это предложение. В своей книге, в романе всей моей жизни, который я начал писать после сердечного приступа, а после урока в классе рисования отправил Исааку. Его имя (теперь я это заметил) было написано вверху страницы заглавными буквами. «Слова для всего на свете», — говорилось там, в названии, которое я в итоге выбрал, а чуть ниже: Исаак Мориц.
Я посмотрел в потолок.
Потом я снова посмотрел вниз. Как я и говорил, в этом романе есть места, которые я помню наизусть. И фраза, которую я помнил, по-прежнему была на месте. Как и сотни других фраз, оставшихся в моей памяти, которые были лишь слегка отредактированы то тут, то там, что меня немного раздражало. Когда я перевернул страницу, чтобы прочитать примечания редактора журнала, там было сказано, что Исаак умер в этом месяце, а отрывок, который они напечатали, является фрагментом его последней рукописи.
Я встал с кровати и достал телефонный справочник, лежавший под «Известными изречениями» и «Историей науки», которые Бруно обычно подкладывает под себя, когда садится за мой кухонный стол. Я нашел номер телефона редакции журнала.
— Здравствуйте, — сказал я, когда там ответили. — Пожалуйста, соедините меня с отделом художественной литературы.
Трубка прогудела три раза.
— Отдел художественной литературы. — Судя по голосу, ответивший был молод.
— Где вы взяли эту историю? — спросил я.
— Простите?
— Где вы взяли эту историю?
— Какую историю, сэр?
— «Слова для всего на свете».
— Это из романа покойного Исаака Морица.
— Ха-ха-ха, — сказал я.
— Простите?
— Это не так, — уточнил я.
— Я уверяю вас, что так.
— А я уверяю вас, что нет.
— Нет, сэр, это действительно так.
— Хорошо, — сказал я. — Пусть будет так.
— Могу я узнать, с кем говорю? — спросил он.
— Леопольд Гурски.
Повисла неловкая пауза. Когда он заговорил снова, его голос звучал уже не так уверенно.
— Это какая-то шутка?
— Нет.
— Но так зовут героя романа.
— Вот и я об этом.
— Я должен уточнить в отделе проверки, — сказал он. — Обычно они сообщают нам, если человек с таким именем существует на самом деле.
— Вот вам и сюрприз! — воскликнул я.
— Подождите, пожалуйста, — попросил он.
Я повесил трубку.
Большинству людей за всю жизнь в голову приходят всего две или три хорошие идеи. И на страницах этого журнала была напечатана одна из моих идей. Я перечитал отрывок еще раз. Время от времени я усмехался и восхищался собственным остроумием. Но. Морщился я намного чаще.
Я снова набрал номер журнала и попросил соединить с отделом художественной литературы.