Этой ночью она спала лучше, чем предыдущей, хотя все еще не привыкла спать в присутствии постороннего и каждые несколько часов просыпалась, всматривалась сквозь темноту в сторону Хайрога и каждый раз видела его, занятого кубиками. Он не замечал ее. Тесме пыталась представить, каково это – спать один раз три месяца, оставшееся время бодрствовать. Пожалуй, это самое чуждое в нем. Это и то, как он лежит часами, не в состоянии ни встать, ни уснуть, чтобы забыться от боли, и занимается чем угодно, лишь бы отвлечься, лишь бы убить время. Что может быть более мучительным? И тем не менее, его настроение не менялось, он оставался таким же спокойным, мирным, бесстрастным. Неужели таковы все Хайроги? Неужели они никогда не пьянеют, не ссорятся, не бранятся на улицах, не ругаются с женами? Но ведь они не люди, напомнила она себе.
5
Утром она мыла Хайрога до тех пор, пока его чешуя не заблестела, затем поменяла постель. Накормив его, она провела день как обычно, но, блуждая в джунглях, чувствовала себя виноватой за то, что пока бродит по лесу, он лежит в хижине неподвижно и гадает, когда она вернется и расскажет ему что-нибудь или просто втянет в разговор и развеет скуку. Но в то же время девушка понимала, что, если будет непрерывно торчать у его постели, они быстро исчерпают все темы и начнут действовать друг другу на нервы; пока же у него есть с десяток развлекательных кубиков, которые помогут отвлечься. Возможно, он даже предпочитает большую часть времени проводить в одиночестве. И уж во всяком случае одиночество нужно ей самой, теперь даже больше, раз она делит хижину с чужаком, и потому этим утром Тесме отправилась на длительную прогулку, собирая заодно для обеда ягоды и коренья. К полудню пошел дождь, и она присела под деревом врамма, чьи широкие листья хорошо укрывали от струй. Прикрыв глаза, девушка старалась ни о чем не думать; мир и покой, наконец, воцарились в ее душе.
В следующие дни она привыкала к чужаку. Он оказался неприхотливым и нетребовательным, развлекался кубиками и стоически переносил свою неподвижность. Он редко спрашивал о чем-либо или сам заводил разговор, но всегда дружелюбно отвечал на вопросы и охотно рассказывал о своем мире убогом и страшно перенаселенном, о жизни там, о своих мечтах обосноваться на Маджипуре и о испытанном волнении, когда впервые увидел эту прекрасную, усыновившую его планету.
На четвертые сутки он впервые поднялся, с помощью девушки выпрямился и, опираясь на ее плечо и свою здоровую ногу, осторожно попробовал коснуться больной ногой пола. Тесме внезапно почувствовала, как изменился его запах, став более резким – нечто вроде обонятельной дрожи, – и уверилась в том, что именно так Хайроги выражают свои эмоции.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она. – Слабость?
– Она не выдерживает моей тяжести. Но излечение идет хорошо. Думаю, еще несколько дней, и я смогу встать. Помоги мне немного пройтись, а то у меня тело ослабло от долгого безделья.
Он оперся на нее, и они вышли наружу, где начали медленно прохаживаться взад и вперед. Эта недолгая прогулка, кажется, освежила его. Тесме с удивлением осознала, что ее опечалил этот первый признак выздоровления, поскольку он означал, что скоро – через неделю или две – Висмаан достаточно окрепнет, чтобы уйти, а она не хотела этого. ОНА НЕ ХОТЕЛА, ЧТОБЫ ОН УХОДИЛ! Это внезапное понимание изумило ее до глубины души. Снова жить отшельницей, с наслаждением спать в своей постели и бродить по лесу, не заботясь ни о каких гостях, делать, что вздумается, избавиться от раздражающего присутствия Хайрога – и тем не менее, тем не менее, тем не менее, она чувствовала подавленность и беспокойство при мысли, что он скоро покинет ее. Как странно, думала она, как необычно и как похоже на меня!
Теперь они гуляли несколько раз в день. Он все еще не мог наступать на сломанную ногу, но с каждым разом двигался все легче. Наконец, Висмаан объявил, что опухоль спала, и кость явно срослась как следует. Он начал заводить разговор о ферме, которую хотел основать, о видах на урожай и расчистке джунглей.
Однажды днем в конце первой недели Тесме, возвращаясь из экспедиции по сбору калимботов с луга, где впервые наткнулась на Хайрога, остановилась проверить ловушки. Большинство оказались пустыми или с обычными мелкими зверушками, но в одной, в кустарнике за водоемом, что-то неистово колотилось, и когда она подошла, то увидела, что поймала билантона – самое большое животное, когда-либо попадавшее в ее западню. Билантоны водились по всему западному Цимроелю – изящные, быстрые, небольшие животные с острыми копытами и хрупкими ножками. Но здесь, у Нарабала, они были просто гигантскими, вдвое больше утонченных северных сородичей. Здешние билантоны доставали до запястья человека и ценились за нежное и ароматное мясо.
Первым побуждением Тесме было выпустить прелестное создание: слишком большим оно казалось, слишком красивым, чтобы его убивать. Она научилась резать мелких животных, придерживая их одной рукой, но тут было совсем другое. Большое животное, выглядевшее чуть ли не разумным, несомненно благородным, ценившим свою жизнь со всеми надеждами и нуждами, поджидавшее, возможно, подругу. Тесме сказала себе, что она дура. И дресли, и минтансы, и сигмоны так же стремились жить, как рвется сейчас жить этот билантон, а она убивала их, не колеблясь. Она понимала, что не стоит одухотворять животных, когда, даже живя в цивилизации, она охотно и с удовольствием ела их мясо, если их убивала другая рука. И уж тем более, нет ей дела до осиротевшей подруги билантона.
Подойдя ближе, она поняла, что билантон в панике сломал одну из ног, и на мгновение у нее мелькнула мысль наложить ему шину и оставить у себя как любимца. Но это было еще более нелепо. Она просто не в состоянии усыновлять каждую увечную тварь из джунглей. Чтобы наложить шину, необходимо осмотреть его ногу, а билантон вряд ли будет вести себя спокойно, и если даже удастся каким-то чудом справиться, он сбежит при первом же удобном случае. Глубоко вздохнув, она подошла сзади к бившемуся животному, схватила его за нежную морду и свернула длинную грациозную шею.
Разделка туши оказалась делом более тяжелым и кровавым, чем она ожидала. Тесме ожесточенно кромсала и резала, как ей показалось, несколько часов, до тех пор, пока Висмаан не окликнул ее из хижины, спрашивая, чем она занята.
– Готовлю обед, – отозвалась она. – Сюрприз. Будет большое угощение.
Жаркое из билантона.
Она тихонько хихикнула, подумав, что это прозвучало, как у доброй жены, когда та готовит филе, а муж лежит в постели, ожидая обеда.
В конце концов, неприятная работа была сделана. Девушка поставила мясо коптиться на медленном дымном огне, а сама отправилась мыться, собирать токку и корни гамбы, а затем открыла фляжки с вином. Обед был готов с приходом темноты, и Тесме чувствовала гордость за содеянное.
Она ожидала, что Висмаан набросится на еду без комментариев в своей обычной флегматичной манере, но нет: впервые на его лице появилось оживление, какие-то искорки в глазах, да и язык мелькал как-то по-другому.
Она решила, что теперь лучше разбирается в его чувствах. Хайрог с воодушевлением жевал мясо, похваливал вкус и мягкость и просил еще и еще.
Каждый раз, подавая ему, она накладывала и себе, пока не насытилась.
– К мясу очень хороша токка, – заметила Тесме, вкладывая в рот сине-белые ягоды.
– Да, очень приятно, – спокойно подтвердил он.
Наконец, она больше не могла не только есть, но даже и просто смотреть на еду. Положив остатки так, чтобы они были доступны для его протянутой руки, Тесме допила последний глоток вина и, вздрогнув, засмеялась, когда несколько капель пролилось на подбородок и груди. Потом она вытянулась на листьях. Голова у нее кружилась. Она лежала лицом вниз, поглаживая пол и слушая продолжавшееся чавканье. Наконец, Хайрог тоже насытился, и все стихло. Тесме лежала, но сон не приходил. Голова кружилась все сильнее и сильнее, до тех пор, пока ей не стало казаться, будто ее швыряет по какой-то ужасной центробежной дуге на стену хижины. Кожа горела, соски грудей набухли и воспалились.