— Капитан, вы все еще не в себе. Отдать такой приказ, когда все обошлось благополучно… Вам просто нужно отдохнуть, и тогда…
— Путешествие закончено, Вормеехт. Мы идем назад.
— Нет!
— Нет? Это что, бунт? — Их взгляды скрестились. — Вы действительно хотите продолжить плавание? — спросил Лавон. — На борту обреченного корабля с убийцей-капитаном? Вас ведь тошнило от путешествия, прежде чем все это произошло. Вы думали, будто я не знал? Вы жаждали вернуться домой, только не решались сказать вслух… Ну, так теперь я удовлетворю ваши желания.
— Мы пять лет в море, — проговорил Вормеехт. — Вполне возможно, что мы уже одолели половину пути, и добраться до противоположного берега ближе, чем возвращаться.
— Или мы можем навечно уйти в никуда, — возразил Лавон. — Но дело не в этом. Просто у меня не лежит сердце идти вперед.
— А если завтра решите по-другому, капитан?
— И завтра у меня на руках останется кровь, Вормеехт. Я обязан был провести корабль через Великое Море в полной безопасности. Мы уже заплатили за нашу свободу жизнью четырех; путешествие закончено.
— Капитан…
— Поворачивайте судно, — приказал Лавон.
Когда они на следующий день пришли к нему хлопотать о продолжении путешествия, упирая на вечную славу и бессмертие, ожидающее их в Алханроеле, Лавон холодно и решительно отказался от какого-либо обсуждения. Продолжать путешествие теперь, сказал он, невозможно. Они смотрели друг на друга: те, кто прежде ненавидел плавание и стремился избавиться от него, и тот, кто в эйфорический миг победы над водорослями изменил решение. В конце концов им пришлось согласиться с Лавоном о невозможности продолжения плавания. Они взяли курс на восток, и больше не заговаривали о том, чтобы пересечь Великое Море. Весь год они с трудом пробивались сквозь штормы, на следующий год у них произошло столкновение с морскими драконами, чуть не повредившими кормовую часть судна, но тем не менее они продолжали плыть, и из ста шестидесяти трех путешественников, в свое время покинувших Тил-Омон, более ста — и среди них капитан Лавон были живы, когда «Спьюрифон» вошел в родной порт на одиннадцатый год путешествия.
Объяснения Калинтана
Четыре дня после этого Хиссуне владела меланхолия. Разумеется, он знал, что путешествие завершилось неудачей — ни одному кораблю так и не удалось пересечь Великое Море ни в прошлом, ни, очевидно, в ближайшем будущем. Но эта неудача!.. Зайти так далеко, а потом вернуться, причем не из трусости, болезней или голода, а только от морального отчаяния — Хиссуне с трудом мог понять это, сам бы он никогда не повернул назад. Все пятнадцать лет своей жизни он упорно шел к тому, что понимал как свою цель, а те, кто колебался идти по избранному пути, всегда казались ему лентяями и слабаками. Но с другой стороны, он не Синнабор Лавон, и ни у кого не отнимал жизнь, а ведь такое насилие может потрясти любую душу. Он испытывал к капитану смешанное чувство жалости и презрения. А потом… он понял, что Синнабор Лавон был не слабым человеком, а личностью с колоссальной моральной ответственностью. Мое образование, подумал он, продолжается.
Затем юноша принялся отыскивать записи приключенческие и развлекательные, не столь философского смысла, но находил не совсем то, что искал. Однако за столько лет, проведенных под землей, он узнал, что был невероятный случай в самом Лабиринте, сильно позабавивший бы любого, и даже сейчас, более чем через шесть тысячелетий, о нем рассказывали как об одном из самых необычных происшествий, виденных на Маджипуре.
Дождавшись подходящего времени, Хиссуне провел кое-какие исторические исследования, а затем с помощью Счетчика Душ вошел в сознание некоего юного офицера при дворе Понтифекса Ариока, человека с эксцентричной репутацией.
Наутро после того дня, когда кризис достиг кульминационной точки и всеми овладело настоящее безумие, в Лабиринте воцарилась непривычная тишина, поскольку все были слишком поражены, чтобы даже разговаривать.
Удар от вчерашнего был слишком ошеломителен, и даже имевшие к случившемуся прямое отношение никак не могли поверить. По приказанию нового Понтифекса сегодня утром собрались все чиновники — высокопоставленные и рангом пониже, — участвовавшие в недавней перестановке. Сидели свободно, отгоняя сон, пока новые Понтифекс и Коронал — каждый как громом пораженный нежданным получением царственного сана — удалились в личные покои поразмыслить над своим внезапным превращением, что дало наконец Калинтану возможность повидаться с Силимэр. Занятый делами, он не виделся с нею целый месяц, а она была не из тех, кто легко прощает. Теперь он сумел переправить ей записку, в которой написал: «Каюсь, я виновен в постыдном пренебрежении, но, возможно, теперь ты начинаешь понимать, почему.