Как и приказал Гвинет, ее стерег тот самый долговязый Харви. Первые два дня он исправно нес пост, сменяясь с Эрни, и за все это время не сказал пленнице ни слова. Рин пыталась завязать разговор, чтобы хотя бы выяснить, где она, но безуспешно. На третий день у нее началась лихорадка от укусов москитов. Анхельм молча страдал вместе с ней, разбиваясь на части от бессилия и невозможности разрушить транс. Если еще на третий день он понимал, что находится всего лишь в трансе, что ему это ничем не грозит, то на четвертый происходящее стало казаться ему реальностью, и временами он не отличал себя от Рин. На пятый день он настолько слился с ее разумом, что стал чувствовать отдельные, наиболее сильные ее мысли.
Когда на шестой день Эрни пришел сменить Харви на ночном посту, Анхельм понял, что Рин решительно настроена сбежать. Он эту безумную идею не одобрял: выбраться с острова в одиночку девушка не смогла бы никак. Любую лодку, если в ней будет всего один человек, свирепый прибой перевернет, как скорлупку. Анхельм это понимал, Рин, несомненно, тоже. Но в мыслях билось одно: приказ должен быть исполнен, я должна сбежать отсюда любой ценой.
Планы побега были жестоким образом разрушены. Утром десятого дня к ней в камеру пришел Эрни в сопровождении трех матросов. Ее насильно раздели донага, переодели в холщовый мешок с вырезанными дырками для головы и рук, надели наручники и потащили на веревке, как собаку, прочь от лагеря.
Рин привели к шлюпке, на дне которой лежал без сознания связанный посол, а на носу восседал Гвинет Родемай.
Девушку грубо толкнули, и только природная ловкость помогла ей не упасть. Сын военного советника встал со своего места, прошел к ней и оглядел с ног до головы, словно лошадь на торгах.
- Присаживайся, нечего стесняться, - деланно ласково обратился он.
Рин стояла прямо, вызывающе глядя на капитана. Тот схватил ее за руки и силой усадил на жесткую скамью для гребцов. На его губах заиграла гнусная улыбочка, он наклонился и насильно поцеловал Рин. Девушка сжала зубы, взбрыкнула, но жесткие и сильные руки удержали ее на месте.
- Капитан! - послышался с берега низкий и суховатый голос, в котором Рин узнала Харви. - Сигнал дали. Нужно плыть.
Гвинет огорченно оторвался от нее и снова уселся на свое место. Анхельм мог бы поклясться, что в глазах Харви, когда он забирался в шлюпку, было что-то похожее на сочувствие. И ему стало крайне интересно - откуда же оно взялось?
Вопросов пока что становилось больше, чем ответов. И что-то слишком затянулось объяснение на вопрос, почему Рин не может иметь детей. Хотя теперь Анхельму стало ясно многое о прошлом девушки.
На палубу великолепного корвета с огненно-красными парусами, шедшего под флагом короны Маринея, ее затащил Харви. Посол пришел в сознание, однако ни слова не сказал, лишь трясся в ужасе, ничуть не ободряя этим Рин.
Гвинет Родемай прошелся перед ними, набивая и раскуривая трубку и обдумывая свою речь. Наконец он сказал:
- Господин Доунбридж... Дорогая Рин... Я рад приветствовать вас на борту знаменитого «Огненного шторма»! Я уверен, вы понимаете свое положение, так что не будете делать глупостей. Хотя сейчас вы, безусловно, мои пленники, я постараюсь устроить вас на этом корабле со всем возможным удобством. Что-то хотите сказать, господин посол? У вас есть возражения?
- Вы хоть понимаете, какие проблемы грозят Маринею? Мой император так этого не оставит! Какая дерзость - захватить посла!
Рин с сожалением отметила, что ни в голосе, ни в глазах господина Доунбриджа не было ни малейшей уверенности, один лишь животный страх.
Анхельм развеселился, когда уловил ее раздосадованную мысль о том, что посол - «вскормленная на сливках трусливая свинка». Посол Генри Доунбридж на всех портретах виденных им ранее, действительно напоминал свинью в парике.