Рин осеклась, поймав себя на мысли, что рассказывает о маме, как пятилетняя девочка и усмехнулась.
- Как-то раз я видела, как она без лишних размышлений растащила дерущихся мужчин и окунула обоих в лохань с водой. Никто не решался, а она подошла, обоим тумаков - и в воду, чтоб остыли. Она очень сильная. Значительно сильнее меня, хотя на голову меньше ростом.
- Серьезно? - удивился Анхельм.
- Ну, у нас вообще женщины не очень крупные. Я в школе одной из самых высоких была, в папу пошла.
- Во мне четыре с четвертью локтя, - улыбнулся Анхельм, провожая взглядом корзиночку с кремом.
- Такой длинный... Я вот не заметила сегодня, у тебя ноги с кровати не свисают?
Он расхохотался.
- Нет, не свисают. В экипаже только тяжеловато, кареты под мой рост не делают. У меня папа был очень высокий. А мама - примерно как ты. Сколько в тебе?
- Три с половиной локтя.
- Ее платья пришлись бы тебе впору.
- Нет уж, спасибо, платьев не надо, - решительно отказалась Рин.
- Ты не любишь платья? - немного удивленно спросил Анхельм. - Неужели ты не носила их?
- Ну за кого ты меня принимаешь? Носила, конечно. В основном, в детстве и в юношеском возрасте.
- В школе? У аиргов есть особая школьная форма, как у людей?
- Нет, ничего такого. Дети ходят в том, что есть. В детстве нас не балуют одеждой. После школы наряжалась в платья по каким-то случаям. На свидание, например, или на праздник.
- Ты ходила на свидания? Часто?
- Фасон женской одежды аиргов сильно отличается, - Рин с улыбкой проигнорировала его вопрос. - У нас платья другие: нет такой многослойности, рюшей, а еще они все струящиеся и совершенно не годятся для повседневной носки. А тем более - для работы на ферме оленей.
- Ты работала на ферме?
- Да, у нас было свое стадо. Ничего увлекательного, обычное ремесло. Ткани к нам привозят редко, особенно хорошие, а своя ткань у нас только шерстяная, из оленьего пуха... В общем, платья я носила в школу и на праздники. А потом вообще не до платьев стало, жизнь изменилась. На самом деле я обожаю красивую одежду, но мне просто не до этого.
- А где ты научилась боевым искусствам?
Рин не решилась открыть ему все, как есть, поэтому сказала лишь часть правды.
- Вообще, всех детей сызмальства учат охоте и основам владения оружием. А отец настоял, чтобы я училась всерьез. Да и мне самой нужно было постоянно выплескивать лишнюю энергию.
Рин замолчала, вспоминая долгие изматывающие тренировки и своего учителя.
- Какими были твои родители? - спросила она.
Анхельм прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания.
- Стыдно признаться, но я не очень хорошо их помню, мне было десять, когда они погибли. Я плохо помню себя в детстве. Только наиболее яркие моменты. Когда все случилось, у меня, знаешь, как будто какую-то часть памяти отрезали. Врачи говорили, что это последствия пережитого потрясения, что так часто бывает, особенно у детей.
- Да, я знаю, каково это. Прости, что спрашиваю, но мне больше не у кого узнать. Как это случилось?
Он некоторое время молчал, будто подбирал слова. Выражение лица стало холодным и отчужденным, Рин захотела отказаться от вопроса, но не успела ничего сказать.
- Это был пожар. Поместье заполыхало, был взрыв. Они не успели выйти из спален. Ни мама с папой, ни сестра. Только я спасся.
«Боги, за что вы так жестоки? - мысленно вопросила Рин. - Чем мы обидели вас, что вы заставляете нас так сильно мучиться?»
- Мне жаль, - сказала она вслух. - Я надеюсь, у тебя остались светлые воспоминания о родителях.
- Да. Я до сих пор чувствую мамину любовь, каждый день она со мной. Незримо помогает мне и часто снится, - тихо проговорил Анхельм, и Рин тут же вспомнила о своем папе и почувствовала, как в носу защипало.
- Знаешь, в ней было столько внутреннего света! - продолжал он. - Я помню, что одной улыбкой она могла заставить моего отца прекратить перепалку с дядей Орвальдом. Они часто спорили; дядя - упрямец, а отец был еще более упрямым человеком и весьма жестким. Адель говорит, что я характером в отца. Как думаешь, она права?
- Я тебя еще мало знаю, но кажется, нет. Ты мягкий и отзывчивый, - улыбнулась Рин. Глядя на него сейчас, она испытывала опасное ощущение нежности и душевной близости, родства. Хотя роднила их только потеря близких, больше ничего общего между ними и быть не могло, но боль от этой утраты была настолько велика, что на ее фоне все прочее казалось малозначительным. В этот момент горе, пусть и давно испытанное, объединило их. Рин протянула руку и сжала его ладонь.
- Рад, что ты видишь именно это, - тихо ответил он, поднося ее ладонь к губам и целуя. - Я над этим долго работал. Стало быть, не зря.
Поняв, что разговор уходит в опасное русло, Рин огляделась по сторонам и заметила как бы невзначай: