Демон тоже не отличался дружелюбием, но хотя бы внял просьбам Анхельма постараться не сталкиваться с Фрисом и большую часть времени сидел в своей каюте. Когда выдавалась возможность, Рин украдкой рассматривала Ладдара - или Кастедара? - и думала, что он совсем не выглядит таким злобным, как ведет себя. Лицо этого юноши было почти всегда печальным, взгляд черных глаз устремлялся куда-то в неведомые дали. Когда он сталкивался с Фрисом, то на восково-бледном лице появлялось выражение вины. Появлялось и тут же исчезало, словно молния в тучах. Рин задавалась вопросом, что же такого произошло между ними в прошлом, думала над словами Фриса об Альтамее и каким-то шестым чувством понимала, что без нее тут не обошлось. Фрис упоминал, что верит в Альтамею, и только потому она еще не исчезла совсем. Но как могла погибнуть от неверия богиня жизни? Этот вопрос не покидал головы Рин. Она начинала рассуждать, но раз за разом все рассуждения рассыпались; явно не хватало какой-то детали, чтобы собрать картину воедино. Ну, и логического мышления тоже, что уж тут скрывать.
Конечно, она знала, где может добыть эти сведения, но и здесь был провал. С того момента как Фрис спас ее там, в лесу, и рассказал часть истории, она заговаривала с ним об этом всего лишь дважды, и оба раза неудачно. Фрис отмалчивался, ловко переводил разговор в другое русло, начинал задавать вопросы сам, вместо того, чтобы отвечать на них. Словом, отвлекал ее всячески, лишь бы не рассказывать. Червячок сомнения начал грызть Рин изнутри, ей стало казаться, что не один только Орвальд крутит ей в собственной игре, но и Фрис тоже. Она бесилась от собственной подозрительности: думать о келпи в таком ключе было противно, но поделать с собой она ничего не могла. Все осложнялось тем, что Фрис - не тот, кого можно прижать к стенке и допросить, он сам кого хочешь допросит. Рин не знала, с какой стороны подойти к нему, и есть ли у нее перед ним хоть какое-то преимущество. Оставалось ждать чуда, когда он сам расскажет ей...
Чувствуя, что снова погружается в какие-то неприятные думы, Рин опомнилась и взглянула на Анхельма.
Глаза его были закрыты, ресницы подрагивали. Он бережно обнимал ее правой рукой за плечи, а в левой держал ладошку. Рин полюбовалась на совершенный профиль и стала размышлять об отношениях с Анхельмом. Теперь она могла с уверенностью сказать, что рядом с ним ей было тепло и спокойно. У нее было свое место в постели - справа от него. Свое место за столом - слева от него. Появились слова, которые можно было сказать только наедине. Анхельм оказался ласковым, как щенок: все время стремился прикоснуться, обнять, поцеловать украдкой. Ловил каждый ее взгляд и жест. Но в нем не было ни толики собачьего обожания, нет. Скорее, так ведут себя влюбленные коты. Не обращают внимания на отказы, а мягко и уютно подчиняют своей воле, ступая осторожными, неслышными шагами к цели. Днем Рин была окружена нежной мужской заботой, а ночью окуналась в его по-юношески жадную страсть.
Он стремился сделать все, чтобы она ни в чем не нуждалась, даже если никакой необходимости в этих вещах не было. Он осыпал ее подарками. За месяц путешествия в чемодане прибавилось одежды: шесть вечерних платьев, два летних дорожных костюма, один летний костюм «для работы», три маленьких ридикюля, и семь его рубашек. Рубашки Анхельма были для нее, как валерьянка для кошки, потому что они все пахли чем-то волшебным. Рин даже не пыталась сопротивляться, сразу поняла, что это бесполезно. Поэтому стремилась окружить себя его запахом, унести недозволенную частичку Анхельма с собой в те времена, когда его не станет рядом. Рин ни за что не желала признаваться в этом даже самой себе, но, тем не менее, чувствовала, что всё же прикипела к нему, расслабилась и легла на спину, подставив живот, как влюбленная волчица. Если и было в мире что-то, что могло заставить эту женщину вести себя так, то это запахи.
Рин прижалась носом к плечу Анхельма: он сладко пах солнцем и маслом. Каждый раз после их дневных прогулок под жарким южным солнцем она обмазывала его маслом из зародышей пшеницы, чтобы фарфоровая кожа становилась не красной, а покрывалась золотистым загаром. Анхельм потрясающе быстро сгорал, в отличие от Рин, которой требовалось провести на солнце часа три, чтобы хоть немного потемнеть. Она от природы не была склонна к загару, теплый сиреневый цвет кожи становился лишь самую малость краснее, поэтому она могла греться на солнышке сколько угодно. А сейчас все ее тело было покрыто краской для кожи, которая вообще не пропускала солнечные лучи. Рин заметила на шее Анхельма маленькую царапинку, оставленную ее ногтями в порыве страсти, нежность переполнила ее и она поцеловала это местечко. Губы мужчины чуть дрогнули в улыбке.